Затонувшая земля поднимается вновь

Комната находилась на втором этаже в задней части дома, с видом над садами на Чизик-Коммон. Сады уже начинали выглядеть по-осеннему. По ночам утешал дорожный шум с Чизик-Хай-роуд. Скоро Шоу обжился, наловчился управляться с кофемашиной «Примадонна» от «Де’Лонги», узнал, какой кофе предпочитают его хозяева, как загружать посудомойку. Дом был узкий, но достаточно просторный, чтобы пианино Оба не мешало жить; достаточно пустой, чтобы казаться безмятежным. Лакированный паркет пропускал свет единой полосой от заднего сада до эркера в старой передней комнате, по дороге лакируя тут – горшок, там – уголок картины.

– Мне вполне нравится, – говорил Шоу матери по телефону. – Об и Эмма коллекционируют репродукции Равилиуса, а на заднем фасаде у нас вовсю цветет глициния. Эм обещала научить меня плавать.

Чаще всего Эм вставала в пять, гоняла на велосипеде до уличного бассейна в Хэмптоне, чтобы проплыть свои стандартные пару километров; одна она выходила из дома чаще, чем ожидал Шоу. Со временем он обнаружил, что взгляд Оба не столько пронзительный, сколько подавленный, а в те дни – на пике «Брекзита» – это вполне соответствовало курсу ВВС. Любая демографическая группа, впервые войдя в силу, выбирает себе типичную физиогномику и язык тела, фенотип, лучше всего подходящий к новым условиям. Все относятся к этому чутко, нервно, рвутся воспользоваться преимуществом или пожалеть, что их лицо не подходит. В течение нескольких недель, обвыкаясь в новом окружении, Шоу бродил по «зловещей долине» плохих костюмов, пальто эдвардианского вида, внезапных улыбчивых гримас и бодрого оптимизма, боровшихся с резиновыми рыбьими лицами и странной жестикуляцией. Он словно жил среди пришельцев. Сперва удивлялся, потом привык. Хватало своих забот. Пришлось признать, что в его жизнь пришел холодный фронт, потом прошел: после него Шоу застенчиво восстанавливал связи; находил работу в интернете – работу в стиле гиг-экономики, к которой привык до кризиса; воссоединялся с миром. Пока что и это было непросто, и не стоило разбрасываться силами.

Осень перешла в зиму. Он меньше пил. Возобновил прогулки, рано вставал, ехал на метро из Тернем-Грина в Уимблдон, бродил туда-сюда по парку, от склона к кислотному склону, от пруда к тайному пруду, меж голыми деревьями и полированными корнями, на юг через Ворота Робин Гуда в Ричмонд-парк. Фотографировал оленей в дымке в шесть утра; потом ел сэндвич с беконом среди собачников у фургона на прудах Пен, пока над деревьями вокруг балетной школы прояснялось небо. Изучал окрестности. В целом мысли его не занимали. Они проходили сквозь него с легкостью и без последствий.

Однажды по дороге домой он срезал через Старое Мортлейкское кладбище. Там к обеду было холодно, а краски – резкими, какими в тот день больше не будут. Оно оказалось меньше, чем он помнил, – скорее сад с забором, чем кладбище. Декабрь словно проник во взаимоотношения могил и тропинок дополнительным измерением, зафиксировал их в исторической конфигурации. Слева от Шоу стоял пустой и закрытый дом медиума: из палисадника на дорогу кренились две-три таблички риелторов. На скамейке перед домом ел сэндвич с копченым лососем мужчина – ближе к преклонному возрасту, в промасленной хлопковой куртке поверх темно-синего гернсийского свитера, в желтых вельветовых брюках. Лицо у него было гладким и розовым, голубые глаза – слезящимися, но все еще мальчишескими. Между ног присели две маленькие черно-белые таксы на одном поводке.

Шоу замешкался перед ним и спросил:

– Мы с вами незнакомы по сеансам?

Мужчина пусто уставился на него и продолжал жевать. Улыбнулся и обратился к собакам, которые сидели наготове, преисполненные надежд:

– Нам всем надо есть, – поддразнил он. Потом перевел взгляд на Шоу: – Вы согласны?

Шоу, не понимая, о чем его спрашивают, не смог придумать ответ.

– Я обедаю, как и все; это магазинная еда, но часто вкусная. Я прихожу сюда и читаю книгу. Обедаю.

– Просто подумал, что мы с вами уже встречались, вот и все.

– Сегодня, как видите, это «Дети воды».

Он мельком показал Шоу книжку, помятую и с рваной обложкой, и задумчиво, но без разочарования добавил:

– Мне она нравится меньше, чем я надеялся, – впрочем, как и любое детское чтение.

Убедившись, что у Шоу нет ответа и на это, он продолжил:

– В этом месте творится поразительный вандализм. Они поднимаются по ночам от реки, чтобы чинить разрушения. – Потом, словно говорил в общем о мире: – Под угрозой все, что не прибито. Многие дешевые викторианские надгробия всего лишь стоят на плоском камне. – Затем, с извиняющимся видом пожав плечами перед собаками, он сунул остатки сэндвича в рот. – Я всегда вытираю руки предоставленной салфеткой, – сказал он Шоу, протягивая ему и салфетку, и упаковку от сэндвича.