Затонувший мир

Я ступил на песок и между лужами направился к великану. Двое маленьких мальчишек на ухе лежащего и их отец, возвышавшийся на конце одного из пальцев, взглянули на меня, когда я подошел. Но, как я и рассчитывал, в это время мало кто обратил на меня внимание. Люди на берегу кутались в свои плащи.

Отброшенная ладонь великана была усыпана обломками ракушек и песком, в котором отпечатались следы ног. Округлая гора бедра поднималась надо мной, скрывая море. Сладкий острый запах, который я ощущал и до этого, был тут сильнее. Через полупрозрачную кожу я видел змеевидные петли свернувшихся кровеносных сосудов. Как бы тягостно это ни выглядело — и эти продолжающиеся метаморфозы, и эта сумрачная жизнь после смерти, — я был один, и одиночество разрешило мне вознести ногу на тело.

Использовав выступающий большой палец как ступеньку лестницы, я поднялся на ладонь и начал подъем. Кожа оказалась плотнее, чем я ожидал, и слабо пружинила под моей тяжестью. Я быстро миновал пологое предплечье и бугристые шары бицепсов. Лицо утонувшего гиганта нависало справа надо мной, своими похожими на гроты ноздрями и откосами щек напоминая конус загадочного вулкана.

Осторожно обогнув плечо, я вышел на широкую площадь груди, которую, как величественные стропила, пересекала решетка реберной клетки. Белая кожа была усыпана сплошными синяками — следами ног, делавшими ее темной. Были хорошо видны отпечатки каблуков. Кто-то воздвиг маленький песочный замок в середине груди, и я влез на это полуразрушенное здание, чтобы детально рассмотреть лицо.

Двое мальчишек, забравшихся на ухо, теперь пытались затащить друг друга на правый глаз, слепо устремленный мимо их крохотных фигур. Голубой шар глазного яблока весь заплыл какой-то беловатой жидкостью. Лицо, видимое снизу и немного под углом, потеряло былую привлекательность и спокойствие, удлинившийся искаженный рот и запрокинутый подбородок заставляли вспомнить о разрушенном корабле, потерпевшем аварию. Впервые я подумал о том, как тяжки были последние физические муки гиганта, и ощутил полное одиночество погибшего, брошенного, как тонущее судно, оставленного во власти водной стихии, которая превратила его лицо в маску изнеможения и беспомощности.

Едва я сделал шаг, нога моя провалилась в какие-то мягкие ткани, и целое облако зловонного газа вырвалось из отверстия меж ребер. Отпрянув, чтобы избежать гнилого воздуха, который окутал меня, я повернулся в сторону океана, чтобы освободить легкие, и с ужасом обнаружил, что левая рука великана была отрублена.

В полной растерянности я смотрел на чернеющий обрубок, в то время как группа подростков, футах в тридцати от меня, сверлила меня кровожадными глазами.

Это было лишь начало разгула. Вскоре я стал свидетелем кошмарного финиша величественной фата морганы. Два следующих дня я не покидал библиотеки и потому не имел возможности побывать на взморье. Когда же в следующий раз я миновал дюны и вышел на береговую линию, великан находился от меня немногим далее двадцати ярдов. На фоне грубой галечной насыпи его облик растерял то магическое обаяние, которое он излучал прежде, когда лежал вдали от берега и волны омывали его. Теперь, несмотря на сказочные размеры, кровоподтеки и грязь, покрывающие тело гиганта, приблизили его к человеческому масштабу. Величина же лишь подчеркивала его уязвимость.

Правая рука и нога покойника были отчленены, подняты по склону и увезены. Расспросив маленькую кучку людей, зябнущих на молу, я пришел к выводу, что сделали это хозяева фабрики удобрений и кормов для скота.

Другая нога великана была высоко воздета — стальной трос зацепил ее за большой палец. Все было явственно готово к работам завтрашнего дня. Весь берег был беспорядочно истоптан рабочими, глубокие борозды остались там, где волокли руку и ногу. Темная жидкость натекла из обрубков, окрасив песок и белые шишки каракатиц. Подойдя ближе, я увидел, что на серой коже вырезано множество шутовских надписей, свастик и других знаков, точно издевательства над безответным титаном распахнули шлюзы для внезапного потока подспудной злобы. Мочка одного уха была продырявлена деревянным копьем, в середине груди кто-то разжег маленький костер. Кожа вокруг костра обуглилась, мелкая древесная зола все еще разносилась ветром.

Мерзкий запах окутывал труп — явный признак гниения, — и это отогнало обычные скопления разнузданной молодежи. Я вернулся на гальку и влез на лебедку. Раздувшиеся щеки, великана почти прикрывали глаза, челюсти раздвинулись в раблезианском зевке. Некогда прямой греческий нос теперь был искривлен и сплющен, лицо, распухшее как мяч, истоптано многочисленными каблуками.

Когда я появился на следующий день, то с почти радостным чувством увидел, что голова уже увезена.