Затворник. Почти реальная история

Ольга успела включить чайник и снова вернулась в прихожую. Костя поглядывал на нее, и у него заходилось сердце.

– Я вас угощу вареньем, которое варю сама, – сказала Галина Романовна. – Ни за что не догадаетесь, из чего оно!

От ее воркования стало уютно. Костя вошел в комнату. По телевизору, по НТВ, шли новости, Ольга убавила звук и сделала приглашающий жест, улыбнувшись ему. Ему очень хотелось подойти и обнять ее, прошептать на ухо что-нибудь ласковое... В одну секунду это наваждение стало так сильно, что он попятился от нее, растерянно улыбаясь, чем, кажется, привел девушку в замешательство.

За столом говорила в основном Галина Романовна; Ольга и Костя делали вид, что сосредоточенно пьют чай, и украдкой взглядывали друг на друга, ни разу не встретившись глазами.

– Как вам варенье, Костя? – спросила Галина Романовна.

– Очень вкусное! – Ему и вправду понравилось. Он не съел ни куска вафельного торта «Причуда», который обожал во всех его вариациях, а налегал больше не варенье: нежное, янтарного цвета, с небольшими кусочками чего-то, похожего на цукаты. – Только никакой тайны нет. Арбузные или, скорее, дынные корочки, порезанные на цукаты. Ва́рите в сахарном сиропе... У меня так бабушка готовила.

Галина Романовна в полном восторге рассмеялась и даже захлопала в ладоши.

– Браво! Браво, Костя! Как и обещала – не угадали! Это кабачки!

Костя чуть не поперхнулся чаем.

– Кабачки?! – Он в изумлении посмотрел на улыбающуюся Ольгу. Та кивнула и подтвердила:

– Истинная правда. Одно из фирменных маминых блюд: варенье из кабачков.

Обалдевший Костя смотрел на литровую банку, до середины наполненную вареньем из кабачков. Цвет, нежный вкус, податливая упругость маленьких аккуратных цукатов, похожих по вкусу на Ольгины соски.

Он мотнул головой и сказал хрипло:

– Да вы... кудесница, Галина Романовна.

– Каждая женщина, достигая определенного возраста, либо выживает из ума, либо становится кудесницей... Вот, а еще мы с Оленькой любим читать по очереди вслух русских поэтов – классиков, разумеется. Творения советских рифмоплетов – Вознесенского, Евтушенко, Дементьева – так не отзываются в душе, как поэзия, к примеру, Серебряного века или девятнадцатого столетия... Вчера Ольга читала мне Александра Сергеевича. Помните, из «Евгения Онегина»:

Встает заря во мгле холодной;
На нивах шум работ умолк;
С своей волчихою голодной
Выходит на охоту волк.

– Я не очень хорошо знаю поэзию, – сказал Костя. – Прозу лучше. Но очень люблю... поэтическую прозу. Вот послушайте...

* * *

...Ты слышишь время? Как медленно они передвигаются, стрелки часов, – от жизни к жизни... Или нет, лучше так: от смерти к смерти.

Ты дышишь осенью. Каждый день ты дышишь осенью. А ты слышишь, как она идет по тебе, в тебе? Слышишь, как умирает природа? Или нет, лучше так: как засыпает природа.

Она впадает в летаргический сон, чтобы на другое утро или на другую весну вновь пробудиться. Но постоянно у тебя такое ощущение, что ей не дадут проснуться.

Ты видишь падающие листья, но их шорох доходит до тебя откуда-то издалека, словно не из этой жизни. Они уже упали, умерли, хотя умерли-то они гораздо раньше – всякий уважающий себя листок гибнет в полете... Так вот, они упали, умерли, а до тебя нескоро после этого доносится их шорох... И ты не знаешь наверняка, а лишь смутно догадываешься, что так шелестит время.

Стрелки настоящих часов не стучат гулко, как они стучат в часах на главной площади пустого города. Они еле слышно шелестят. Стрелки часов и осенние листья сделаны из одного – из времени.

Я еду в метро, где о времени напоминает сущая ерунда: электронное табло над тоннелем, неживая машина, не способная говорить о времени, способная только его показывать. На самом деле здесь время остановилось. Здесь нет смены дня и ночи, нет рассвета, заката, здесь люди всегда одни и те же – люди как люди... Но я еду в метро не потому, что мне хочется или нравится. Еду потому, что метро быстро довезет меня до тебя, где есть осень, неживой запах мертвых листьев, выключенные фонари, становящиеся нам поперек дороги, и что-то особенное, невыраженное, о чем молчит даже время.

* * *

Обе дамы слушали, замерев.

– Кто автор? – негромко спросила Галина Романовна, когда Костя умолк.

– Не помню! – беззаботно ответил он. – Скачал как-то из Интернета.

На самом деле автором был он: для романа «Люди и море» были придуманы два стихотворения в прозе, как бы сочиненных Пашей, давней Ольгиной любовью, человеком, пропавшим без вести во время выполнения одного из заданий за границей. Сочинялись стихотворения в прозе мучительно, много раз переписывались; на них было потрачено в общей сложности порядка двух недель, но в роман вошло одно.

Сейчас он прочел хозяевам второе.

Еще немного посидели, пообщались – и Костя откланялся.