Затворники

И когда я выбралась на ее поверхность, сырую и покрытую отслаивающимися кусочками дерева, то восхитилась тому, какими смуглыми сделались мои руки, какой стройной стала моя фигура благодаря нью-йоркскому лету. Я всегда любила последние всплески лета. Бесконечный свет яркого августовского солнца и запах сухой травы в Уолла-Уолла, когда возвращение в школу было первым признаком наступления осени, за которой следовала хмурая зима. Я знала, что небо в Нью-Йорке будет не просто хмурым. Каким бы жарким ни было лето, зима будет холодной. «Кусачая», – сказал Лео однажды вечером, высунувшись на пожарную лестницу, чтобы выдохнуть дым от косяка, который он курил. Несмотря на это, я не могла дождаться, когда почувствую зимний ветер с Гудзона. Я лежала на платформе до тех пор, пока не ощутила, что моя кожа покрывается испариной и пятнами от жары, затем нырнула обратно в озеро и поплыла к берегу.

Мы с Рейчел повторяли это – плавали, дремали, теснились под тенью зонтика – до позднего вечера, пока небо не начало темнеть и облака не превратились из белых в серые, возвышаясь над горизонтом. Поднялся ветер, который трепал края наших книг и дергал зонтик. Но когда солнце опустилось ниже, стало ясно, что мы медлили слишком долго. Темная полоса дождя на том конце озера двигалась в нашу сторону, а низвергающиеся струи образовывали на воде белые круги. День сменился темнотой – то сюрреалистическое ощущение, которое, похоже, случается только в самые жаркие летние дни, и хотя в небе пока не сверкала молния, внезапный холод подсказал мне, что гроза не за горами. И тут прямо над нами прогремел гром. Порыв ветра опрокинул наш зонт, отбросив его на лужайку, а вслед за ним полетели полотенца и книги. Мы побежали за ними; дождь сильно хлестал по нашим плечам и голым ногам, пока мы собирали вещи, кувыркающиеся на ветру, а затем вбежали на веранду и в надежное убежище дома. Я уже слышала оглушительное стаккато дождя, бьющего по крыше, по эллингу, по окнам.

– Я не думаю, что электричество пропадет, – произнесла Рейчел, как только мы оказались внутри.

Я не представляла, что может стать темнее, а когда ветер ударил в широкую стену дома, невольно сделала шаг назад. Всего за несколько минут день бесповоротно изменился, и в этот момент я с тоской подумала о единственной вещи, которая, казалось, могла удержать меня на месте, когда все вокруг кружилось и вращалось, – о картах. Я оставила Рейчел в гостиной, наблюдать за бурей, и пошла в комнату, где ночевала. И рылась в своей сумке, пока не нашла ее: перевязанную зеленой лентой кожаную коробочку, в которой лежали карты.

Желая погадать на полной колоде, я сунула карту Дьявола в середину стопки и устроилась, скрестив ноги, на старом тканом ковре напротив окон, залитых дождем. Затем начала осторожно тасовать и раскладывать карты, размещая их с определенным расчетом, выстраивая их в сложную систему из десяти карт. Пять будут означать то, что было раньше, пять – то, что еще впереди. И когда я разложила их, меня захватило то, что я увидела в своем прошлом. Там была перевернутая Двойка Кубков – карта, которая говорила о недоверии, дисбалансе.

Рядом с ней лежал Сатурн, карта, которую в традиционной колоде мы ассоциировали с Миром – отцовской фигурой. Но в Древнем Риме Сатурн также объединяли с греческим богом Кроносом, титаном, который сверг собственного отца и пожирал своих детей. Перевернутая Десятка Пентаклей еще больше акцентировала внимание на семье, и, кроме того, здесь присутствовала Луна. Эта самая переменчивая из карт пролила свет на ошибочность наших путей. Мне пришлось отвести взгляд от картины, которую карты пытались прояснить.

– Что они тебе говорят? – спросила Рейчел. Оказывается, она последовала за мной наверх и теперь стояла, прислонившись к дверному косяку. А потом так тихо, что я едва расслышала ее за шумом дождя, добавила: – Что они говорят тебе такого, чего я не могу сказать?

– Это не то. Это ощущение. – Я подняла голову. – Раскрытие себя.

Но я знала, что это может быть и нечто большее. В документе, который мы перевели, говорилось, что карты имеют свойство навязывать судьбу – они не только предсказывают будущее, но и, возможно, даже создают его.

Рейчел так и не вошла в комнату, а стояла на пороге, наблюдая за мной.

– Брось, Энн, – проговорила она. – Ты же не веришь, что карты могут предсказывать будущее. Ничто не может. Только мы сами можем творить свое будущее.

Но ее голос был ломким, и я вспомнила рассказанную ею историю о ее матери и чайных листьях, о том, как гадание наполнило душу женщины страхом, который так и не покинул ее до конца.

– Мы все хотим верить во что-то большее, чем мы сами, – отозвалась я, держа оставшиеся карты в руке и изучая расклад. – Разве не так всегда говорил Патрик?

– Почему ты вообще хочешь это знать? – спросила Рейчел, войдя в комнату; она устроилась напротив меня на полу, скрестив ноги. – Если то, что ты говоришь, правда, если в них есть что-то, что ожидает нас, что-то, что мы могли бы увидеть, зачем тебе это знать?