Заулки

Димка, одевшись, выскальзывает из сарая, оглядывается — Валятеля не видно. С минуты на минуту он появится, ведь надолго он Димку не оставляет, беспокоится. Уже сумеречно, по-морозному мглисто. Димка ныряет за сарай и припускается дальше по хрустким льдинкам. Петляет между дощатыми кладовками и сараюшками в этом немыслимом лабиринте — и зря петляет, потому что с крыльца барака уже кричит, кудахчет какая-то старушка:

— Гляди, бежит, спер чего…

— Матушки, а у меня кролики открыты, — отзываются тут же.

— Держать его надо, держать.

— Кликни Захарыча!

— Захарыч! Захарыч! Там петуха утащили твоего.

Шум поднимается, как в курятнике. Из окон второго этажа барака высовываются головы. Димка понимает, что бегать в этих кривых ходах никак нельзя, если не хочешь, чтобы тебя поймали как злостного взломщика. Он переводит дух и степенно идет в узком дощатом коридоре между огородами. Вслед за ним старикашка на негнущихся ногах, топоту у него больше, чем прыти. Димка останавливается, переводит дух и поворачивается к старикану. Правило военного детства: если можешь убежать, убегай, но если догоняют — повернись лицом. Старикан в недоумении смотрит на круглощекую очкастую физиономию. На мазурика Димка совсем не похож.

— Ты бежал?

— Не… А вы за кем?

Это «вы» окончательно сбивает с толку преследователя.

— Да тут один. Сарай взломал и обчистил. Димка расстегивает пальто, давая осмотреть себя:

— Вот… Я-то при чем?

— Да не, это не вы, — смущается старикашка.

Но задержка не проходит даром для Димки. Уже на булыжной, зияющей выбоинами и вспученной горбами Масловке, где даже рельсы кривятся и бросают трамваи, как катера на волнах, Димку догоняет Валятель. Каких-то секунд не хватило — уже подходит к остановке трамвай.

Димка ждет, потупясь. Валятель, запыхавшись и пуская пузыри из развала бинта, долго не может сказать ни слова. Шапчонка его сбилась набекрень, на плечах ватник. Наконец булькает;

— Ты куда подался?

— Так. Надоело в сарае. Город посмотреть.

— Тогда и я с тобой.

— Да что со мной случится? Москва большая.

— Тоже хочу.

— Тебе ж отливать… Вечер скоро.

— Обойдется сегодня.

На остановке гурьбится рабочий люд, отработавший смену, трамвай сразу окружают, но перед Валятелем, с его забинтованной головой, толпа расступается, и они оказываются на площадке. Их сжимают, Мишка, хоть и возвышается над всеми, тянется еще выше, чтобы обезопасить перевязанный подбородок, а Димка, видя поблизости деланно равнодушныеглаза подростка в кепке-ленинградке, по привычке прижимает ладони к карманам, хотя в них ничегошеньки нет. Хозяйка вагона, кондукторша в сером платке и ватнике, покрикивает, поплотнее рассовывая ездоков. Тусклые голые трамвайные лампочки греют макушки, окна сверкают толстым инеем, искрит вверху оледеневшая дуга — все это веселит засидевшегося в сарае Димку, на миг уходит куда-то гнусное чувство пустоты, которое охватило его, едва он покинул свое убежище. По военной, по московской бойкой и укоренившейся уже привычке, тесно прижатые друг к другу люди (да где только не уплотнялись — в квартирах, в земляных щелях, в шалманах, военторгах, на станциях метро, в подвалах-бомбоубежищах) тут же образуют временный, но крепкий коллектив и, по закону «в тесноте, да не в обиде», сыплют прибаутками, поддерживают моральный дух. В запахе чеснока, нафталина, дешевого портвейна, «Шипра» и «Кармен» носится:

— Голубушка, передайте гривенничек и, если можно, пятерку сдачи. В кино спешу…

— Гражданочка, сумочку лучше к глазам поднимите. И вам спокойней, и у меня ребро целое.

— Э, мужик, мешком-то не очень. Картошку, что ль не распродал?

— Это дело наше. А мужик, он и на войне справлялся. Окопы копать — мужик первый был.

— Да я ничего… Земля сыплется.

— Это ладно. Земля вчера спасала, носом зароешься — и живой. И сегодня брезговать не надо б.

— Ну, мудрец.

— Братцы, спрыгните с сапога — без пары останусь. Мне сходить.

— Так тебе ж, не сапогу.

— А эта малая, с коньками. Взяла б да катила сама…

— Кондукторша… Эй, маманя, глянь в окно — Бологое не проехали?

— Я тебе маманя, как ты своей жене дед.

— Прощения просим. За платком не видать.

— Граждане, граждане, ну ведь не резиновый же!

— Ну и вагон шебутной попался.

— Какая хозяйка, такой и вагон.

— Чем я тебе не угодила, ты, в шляпе?

— Тем не угодила, что не погодила: женатый я уже.

— Тогда нечего заигрывать.