Заулки

Сколько сразу забот сваливается с него. И эти беспокойства, и мысли о предстоящем самоотчете, когда надо будет или врать, или говорить убийственную правду о себе… Как ему сказать на самоотчете о рулетке, о долге Чекарю, о предстоящем грабеже квартиры Евгения Георгиевича? И весь его самоотчет, и вся его ложь, вся его запутанность растворятся в воде — будто и не было ничего.

Нет, обидно, просто обидно, до чего мала и невесома его жизнь. До чего, оказывается, никому не нужна. Вот как не нужна никому эта старая газета, выброшенная течением из-подо льда и вновь исчезнувшая под грязно-серым ледовым настилом. Да, ну, а как же быть с Обоянью, с этими раненными на соломенной подстилке, которым он читал стихи, с их рассказами, жалобами, стонами, как быть со всем виденным и пережитым — ведь все это в нем, и оно живо, пока он жив. Он, Димка, часть какой-то общей, непонятной жизни, часть огромного человеческого переживания, мучения… и радости. Может быть, это и есть душа? И все это можно утопить в грязной воде — то, что доверено ему теми, с кем он встречался, чьи откровения он слышал? И тогда это тоже будет измена, предательство. И выходит, просто так, беззвучно для собственной и чужой совести не уйти? Не предав — не уйти? Димка идет по набережной, потом незаметно оказывается на огромном, выгнувшемся над рекой мосту, где позванивают трамваи, пронося рядом тупые железные пронумерованные морды, одного толчка которых достаточно, чтобы покончить с Димкиными сомнениями и размышлениями; но это еще страшнее, еще чудовищнее, чем река.

Дальше, за многоэтажным мрачным домом, похожим на огромный город, с собственным гастрономом внизу, открываются яркие рекламные щиты известного всей столице кинотеатра — но эти щиты, которым Димка всегда по-ребячьи радовался, сейчас вовсе безразличны и напоминают о жизни вчерашней, из которой Димка выпал. И еще один небольшой мостик через канал, и снова улицы, и дома становятся все меньше и всё неказистее, и все больше между ними всяческих шалманов и «щелей», где и днем людно, и это все чужое, чужое, ненужное Димке. Какой огромный город, и сколько же в нем малых городков, и сколько в каждом из них еще более малых, и сколько в самом малом жизней… Идут заборы, склады, халупы, пустыри, мусорки, дома. Снова река — и как это она, пробежав под мостом, как-то вывернулась и заманчиво легла к ногам Димки этими жирными разводьями, черными точками ворон, выжидающих добычу у ледяных закраин? Дальше, дальше!… От реки!

Димка не понимает, куда он идет и зачем, пока не оказывается в каком-то заводском районе, где — куда ни глянь — всюду трубы, и совсем другое здесь движение, и люди иные, все спешат куда-то по неотложному делу, и почти на всех ватники или шинели и на головах серые солдатские шапчонки или кепки. Вереница новеньких грузовиков, без деревянных кузовов похожих на насекомых с оборванными крыльями, преграждает Димке путь. Они словно облиты краской. Да это же он возле ЗИСа оказался, Димка, возле Гвоздева завода. Но где он, завод? Улица широка, и много в ней промышленных пустоглазых зданий, и много ворот, и бесконечны серые заборы, и посверкивают масляной радугой черные лужи. Но как отыскать здесь собственно ЗИС? Уж если он здесь оказался, Димка, — ой, случайно ли? — почему не попробовать найти Гвоздя? Не жаловаться ему, нет, а просто так повидать этого уверенного в себе, налитого силой и не знающего сомнений мужика…

У ближайших, окрашенных в зеленое огромных ворот Димка видит проходную. И из, нее как раз торопливо выскакивает чубатый, веснушчатый, коротконогий малый в ватнике.

— Товарищ, товарищ! — кричит ему вдогонку Димка.

Тот останавливается. Слово-то какое хорошее: «товарищ». Вот окликнул человека — и он ждет, готов ответить. Как товарищ.

— Скажите, где здесь завод ЗИС? — спрашивает Димка.

Парень смеется. Он обводит руками все вокруг — заборы, здания, лужи:

— А вот это и есть ЗИС.

— Все это?

— Все! — горделиво и насмешливо бросает парень. Чего, заблудился?

— Да мне тут надо отыскать… Гвоздев фамилия. Бригадир.

Парень разводит руками:

— Не знаю. Тут столько народу.

Ну и велик в самом деле завод, если на нем Гвоздя не знают! Димка уверен — такого мужика, как Гвоздь, знали бы не только на их станции Инша, но и по всей железной дороге от Киева до Коростеня. Но этот завод, видно, посильнее железной дороги.

— Какого он цеха?

— Он, вообще-то, в экспериментальном, -~ тоже с гордостью произносят Димка. — Но сейчас на конвейере…временно.

— Понятно — кивает головой парень. — Сейчас все на сборке. Сам понимаешь, к юбилею дело идет. А он в каком сборочном?

— Не знаю. — Димка растерян; Здесь и сборка-то не одна. Ну да, он же слышал от Гвоздя — отдельно собирают двигателя, шасси, кузова. — Он на главном конвейере, — догадывается Димка. — На главном! На каком еще может быть Гвоздь?

— Ну, браток, — всеми веснушками смеется парень. В вороте его ватника синеет тельняга. — На главном у нас тыщонка народа, не меньше. До вечера проищешь. Пропуск у тебя есть?

— Нет,

Парень качает головой: