Зауряд-врач (СИ)

В какой-то мере – да. Война – поганое дело, но для талантливого врача это возможность усовершенствовать мастерство и добиться новых высот. Академик Амосов в Великую Отечественную служил хирургом в походно-полевом госпитале. Провел тысячи операций. Отточил мастерство, почувствовал вкус к научной работе. В результате стал выдающимся хирургом-новатором, возглавил Институт сердечно-сосудистой хирургии в Киеве. Его память почитают даже в сегодняшней Украине, хотя Амосов по происхождению русский, родился в России и жил в ней до войны. Тем не менее, в 2008 году в телевизионном проекте «100 великих украинцев» телеканала «Интер» занял второе место, пропустив вперед только Ярослава Мудрого.

– Давай спать, Миша! Утро вечера мудренее.

– Спокойной ночи, Валериан Витольдович!..

[1] Здесь генерал, явно, хватил. Мусульмане и иудеи не причащаются. Речь о христианах иных конфессий. В России того времени это протестанты и католики. Сейчас это кажется невероятным, но еще не так давно православному разрешалось исповедоваться и причащаться в католических храмах, если отсутствуют православные. И наоборот. РПЦ вела переговоры об объединении с Англиканской (протестантской!) церковью. Понятно, что в условиях войны барьеры между конфессиями стираются. Не до этого на линии фронта.

[2] В начале ХХ века в Российской армии было именно так: начальник, а не командир дивизии.

[3] Жена римского императора Клавдия. Прославилась своим распутным поведением.

[4] Устаревшее название сифилиса.

[5] Полковой священник в российской императорской армии приравнивался к капитану. Надворный советник по чину равен подполковнику.

[6] Знак отличия для священников, приравнивался к награждению орденом Святого Георгия. Хотя собственно орденом священников тоже награждали, обычно за подвиг на поле боя. В Первую Мировую войну священники нередко поднимали солдат в атаку и вели их в бой с крестом в руках. Обычно такое случалось после гибели офицеров. В нашей истории к лету 1917 года 80 русских военных священников были убиты или умерли от ран и болезней, 101 – ранены, контужены или отравлены газами, 104 находились в плену. Боевые были батюшки!

Глава 18

Февраль, метели… С неба сыплется снежная крупа, ветер подхватывает ее и несет вдоль земли, наметая сугробы. Из землянок лучше не выходить: снежная дробь ударяет в лицо, порошит в глаза, перехватывает дыхание. Зато германские аэропланы не летают. А то повадились, гады, кружить над расположением. Вынюхивают, бомбу бросить могут. Попасть не попадут — нет у них прицелов, но народ нервируют. Аэропланов здесь боятся. Страх этот иррационален – никто от авиабомб в дивизии не погиб, но сам факт, что какая-то сволочь кружит над головой, а ты перед ней бессилен, народ напрягает. Из штаба дивизии телефонируют на ближайший аэродром, наши истребители вылетают на перехват, но пока доберутся — немцев и след простыл. Службы воздушного наблюдения здесь нет – не осознали целесообразность.

За прошедшие месяцы многое удалось сделать. Налажена и заработала новая система помощи раненым. Теперь они прибывают в медсанбат нормально перевязанными. Здесь их сортируют и оперируют. Из шести врачей медсанбата четверо овладели скальпелем. Большинство занимается несложными ранениями, но и это хлеб. С тяжелыми работаем я и Миша. Он вполне уверенно овладел торакальной хирургией, а вот в брюшную полость лезть пока боится. Ничего, освоит. Ничего сложного тут нет. Глаза боятся, руки делают.

Летают немцы не зря. В тылу что-то затевается. В штаб дивизии постоянно прибывают какие-то незнакомые офицеры, беседуют с начальником и его командирами, лазают по переднему краю, осматривая немецкие позиции в бинокли. Мне это хорошо видно — медсанбат неподалеку, и дорога из тыла к штабу проходит мимо нашего расположения. Готовится наступление – это к гадалке не ходи. А вот где нанесут главный удар, неизвестно. Мне не говорят.

В один из ненастных дней мимо медсанбата по направлению к штабу дивизии с ревом пролетают аэросани. Кто-то из высокого начальства пожаловал. Аэросани – штука редкая. Начальство обычно приезжает на автомобилях, но сейчас дороги замело, и офицеры из тыла добираются на конных санях – с соответствующей скоростью. Генералам это не по душе.

Через час из штаба дивизии прибегает посыльный.

— Ваше высокоблагородие! — докладывает с порога. – Вас, это, к его превосходительству зовут.

И зачем я им понадобился? Надеваю шинель, каракулевую шапку с кокардой, закутываюсь в башлык и иду следом за солдатом. Благо, недалеко.

В блиндаже начальника дивизии жарко натоплено. За столом чаевничают Беркалов и… Брусилов. Более никого. Меня встречают веселыми взглядами.

— Ваше высокопревосходительство! -- обращаюсь к Брусилову, бросив ладонь к папахе. – Надворный советник Довнар-Подляский по вашему приказанию прибыл!

– Орел! – смеется Брусилов. – И ведь не скажешь, что чиновник. Офицер! Не тянитесь так, Валериан Витольдович! И давайте без чинов. Скидывайте шинель и папаху и присоединяйтесь к нам. Чай у Евгения Александровича замечательный. Даже лимон есть.