Завершившие войну

— Боюсь, от меня будет мало помощи в работе над вашей книгой, — сказала Настя. — Ведь я практически не помню отца. Он ушел на фронт, когда мне исполнился год, и после мне не довелось его повстречать. Отец всю войну писал письма, каждому из нас троих наособицу. Но они были утеряны, когда нас увозили в Москву. Иван читал мне их, но я, к сожалению, мало что запомнила. Братья потом восстановили по памяти, что и как смогли… Я отдам вам их записи. Вот бы вам поговорить с ними!

— А где теперь ваши братья? — спросил журналист.

Молодая женщина и средних лет мужчина не спеша шли рядом по тихой московской улочке. На шее у мужчины висел фотоаппарат «Спорт».

— Иван сейчас в Новосибирске, запускает новый металлургический комбинат. Он много путешествует по работе, нередко бывает и в Москве. Я устрою вам встречу при первой возможности. Федор же осел на Тамбовщине, не любит уезжать оттуда. Стал ведущим агрохимиком области. Вы можете связаться с ним по телефону, он охотно расскажет все, что вас интересует. Но лучше недели через две, они с Сашкой Антоновой женятся в эти выходные. Будет Александра Князева, представляете. Я поеду на свадьбу и непременно скажу Феде, чтобы он созвонился с вами.

— Благодарю вас, Анастасия Федоровна.

— Пожалуйста, просто Настя. Знаете, странно, что это вы меня расспрашиваете о событиях Гражданской войны, а не я вас. Вы, верно, куда лучше меня их помните, я была тогда совсем ребенком. Могу я спросить, вы воевали?

Журналист поправил очки и смущенно улыбнулся:

— Да, я пришел в Объединенную народную армию добровольцем. Ужасный я тогда был недотепа… К сожалению, вашего отца мне повстречать не довелось. Я поступил на службу за два месяца до его гибели, наша часть воевала в другом районе. Но мой ротный командир был из людей Князева, служил с ним еще в легендарном пятьдесят первом полку. Это он превратил меня из расхлябанного интеллигента в солдата революции. Идеи Князева о дисциплине и товариществе пронизывали всю Народную армию; через них он присутствовал даже там, где физические его не было. Благодаря этому мы не разбежались, не одичали и не превратились в бандитов страшной зимой двадцатого.

— Я рада, что книгу об отце поручили именно вам. Но, как я уже говорила, сама мало чем смогу вам помочь. Все, что я знаю об отце, мне рассказывал Кирилл Михайлович Белоусов… и еще Александра Гинзбург, но о ней же вы писать не станете.

— Отчего же, — живо возразил журналист. — Теперь велик интерес и, скажем так, к противоречивым личностям. Все они — часть нашей общей истории.

— Жаль, что вы не переговорили с Кириллом Михайловичем. Он многое мог бы рассказать. Его просили написать мемуары, а он все откладывал из-за работы. В больнице уже начал диктовать их, но… не успел.

— Примите мои соболезнования, Настя. Могу я спросить, от чего он умер?

— От болезни сердца. Зима двадцатого изрядно подкосила его здоровье. А потом еще на него свалились мы… Теперь-то я понимаю, насколько непросто ему было растить нас. Мальчишки рвались на фронт, и ему стоило немалого труда сдержать их. Мы ведь так и не видали войны, даром что дети героя. Это все благодаря Кириллу Михайловичу. Он смог нас уберечь. В этом, как мне кажется, он видел цель и смысл своей жизни… — Настя чуть помолчала, рассеянно теребя часы на запястье. — Знаете, он умер через месяц после того, как я поступила в университет.

— На каком факультете вы учитесь?

— На философском. На вечернем отделении, а днем работаю на заводе. Мы собираем третью модель тракторов «Универсал», скоро они будут в каждом колхозе по всей стране, — Настя улыбнулась. — Однако вот мы и пришли. Здесь мы жили в Москве… при Новом порядке. Ограда и ворота сохранились с тех времен. Теперь здесь общественный парк, и всегда открыто.

Настя задумчиво провела ладонью по створке ворот, задержавшись на выемке, где когда-то был замок. После она и ее спутник вошли в ворота и пошли по широкой, обсаженной молодыми тополями аллее.

Щелкнул затвор фотоаппарата — журналист делал снимки.

— Вот здесь взорвался тот автомобиль, — показала Настя на кусты орешника, ничем не отличающиеся от всех остальных в парке. — Погибли тогда сестра Щербатова и кто-то из министров.

Навстречу им пробежали, весело переговариваясь и размахивая портфелями, три школьницы.

— Вы помните этих людей?

— Веру Александровну немного помню, да. Она была очень ласковая. Если б меня догадались разлучить с братьями, я бы, наверно, смертельно к ней привязалась. Мальчики каждый день твердили, что все здесь враги, повинные в смерти отца, и я никому не должна верить. Но все равно я долго плакала, когда поняла, что Вера Александровна никогда больше не придет. Мне, впрочем, и сам Щербатов не казался злым человеком. Печальным, но не злым. Я же была совсем ребенком и мало что понимала… А вот и дом. Три года назад отделку восстановили по фотографиям, памятник архитектуры эпохи модерна как-никак.

— То есть теперь дом выглядит так же, как тогда?