Завершившие войну

— Не совсем… — Настя всмотрелась в изящно изогнутые линии фасада. — Он был несколько ярче. Еще более… кукольный, что ли. Мозаику не всю восстановили. И окна были витражные не только на первом этаже.

— А что здесь теперь?

— Шахматная школа. Днем работает для детей, вечером — и для взрослых тоже. Знаете, ее хотели назвать именем Александры Гинзбург. Дядя Саня… Александр Антонов в смысле… он в тот год председателем Верховного Совета был выбран еще… перед Моссоветом выступал даже с таким предложением. Справедливо ли, спросил, что улицы Князева теперь чуть не в каждом райцентре, а комиссара у него будто и не было? Моссовет отказал. И даже не потому, что Гинзбург переметнулась к белым — в Гражданскую всякое бывало, многие из работавших на Новый порядок хотели как лучше. А вот именем террористки, постановил Моссовет, школы мы называть не станем. Так что сейчас просто шахматная школа номер семь. Мы можем зайти, хотя смотреть там нечего особо, внутреннюю отделку не восстанавливали…

Через двустворчатые двери они вошли в вестибюль, уставленный жестяными вешалками. Пальто на них висело немного — погода стояла еще теплая.

— Тут по-другому все было, — рассказывала Настя. — Стены были деревянными панелями отделаны. Мозаика шла под потолком. Плафоны тут висели, в форме цветов. Там, — Настя чуть запнулась, отгоняя тяжелое воспоминание, — пост охраны, круглосуточный. Вот разве только лестница на второй этаж с тех времен сохранилась.

Изогнутая мраморная лестница с витыми перилами в форме растений действительно выбивалась из скромной обстановки. Журналист сфотографировал ее с разных ракурсов.

Выкрашенные в светло-зеленый цвет стены теперь украшали только доска с фотографиями победителей соревнования да шахматные задачи — вырезанные из бумаги фигурки крепились булавками к разлинованному ватману.

Видимо, закончилось занятие. Коридоры и вестибюль мгновенно наполнились множеством галдящих детей всех возрастов, многие с шахматными досками в руках.

— Так странно… Прежде в этом доме жила семья из всего-то двух человек… — сказала Настя. — И те, кто их охранял и обслуживал, разумеется. Ну и мы трое. Выйдем во двор? Шумно здесь стало.

Они вышли и сели на изогнутую, но неожиданно удобную кованую скамейку.

— Вот, лавка эта тоже с тех времен, — заметила Настя. — Мы не хотели жить в этом доме, все время пытались сбежать, но глупо так, куда детишкам против профессиональной охраны… а потом появилась Саша. Сейчас-то я понимаю, что она с самого начала хотела прежде всего нас вывести. Но чтоб мальчишкам не зазорно было бежать, бросив ее, придумала историю про ужасно важную для Народной армии шифровку. Только три года спустя Иван узнал, что старательно учил бессмысленный набор цифр, а канал связи с Тамбовщиной у комиссара был другой. К тому моменту он уже повзрослел и обижаться не стал. Значение имело только личное послание, которое как раз мальчики не считали чем-то важным.

— Вы можете сказать, в чем состояло это… личное послание?

Настя чуть поколебалась, потом ответила:

— Думаю, теперь могу. Это достояние истории, не знаю уж, насколько ценное… Александра Гинзбург передавала Кириллу Михайловичу, что грань не должна быть перейдена. Мы тогда думали, это о чем-то военном. Оказалось — о нас. Она имела в виду грань, за которой человек становится убийцей. Неважно, ради каких великих целей, все равно — убийцей. И еще… — Настя сняла берет и принялась рассеяно вертеть в руках, — она просила Кирилла Михайловича простить ее, если он сможет. Я только когда выросла, поняла, за что…

— Как думаете, он простил?

— Уверена, он и не держал зла. Никто в его присутствии не смел отозваться о его жене без уважения. Мы тогда освободили Москву лишь через полгода, и Кирилл Михайлович все тут вверх дном перевернул. Искал Сашу. Надеялся, товарищи где-то ее спрятали, или хотя бы огэпэшники продержали в застенках все это время. Верил, что суда ей бояться нечего — все свои поступки она сможет объяснить, потому что они были единственно правильны в сложившихся обстоятельствах. Но ее так и не нашли, ни живой, ни мертвой. Нашли зато убийцу, изъяли у него ее часы… вот эти часы, — Настя показала обшарпанный «Танк» старой модели на левом запястье. — Кирилл Михайлович мне их подарил перед смертью, сказал, Саша так хотела бы. Но я их сдам в Музей Гражданской войны, как только он откроется. Если, конечно, там согласятся их выставить как часы комиссара Гинзбург.

— Знаете, я ведь тоже однажды встречал ее, — признался журналист. — Хотя не при тех обстоятельствах, какими мог бы гордиться… Я совсем штафиркой на фронт попал. Кодак с собой привез, дурачок. Даже в голову не пришло, что фотосъемка в прифронтовой полосе будет расценена как шпионаж, за одно только подозрение полагается расстрел на месте по законам военного времени. А комиссар Гинзбург разобралась, что глупость это, но не предательство. Как думаете, Настя, она и правда погибла?