Завеса

Так они пришли в русский ресторан «Три богатыря», который, очевидно, был местом тайных встреч резидентов со своими подопечными. Это выдавали наметанному глазу Цигеля официанты в косоворотках с вышитым русским орнаментом и лицами мастеров заплечных дел, маскируемых под облики русских богатырей. Недаром на стене с репродукции картины Васнецова «Три богатыря» Илья Муромец озирал орлиным взором под козырьком ладони беспокоящие его дали.

Естественно, заказали русский борщ, который, по словам Аверьяныча, был здесь намного вкуснее борща в Копенгагене, у гостиницы «Астория», где Цигель останавливался перед полетом в Хельсинки.

– Аверьяныч, – сказал Цигель, ненавидя себя за дрожащий голос, – переложите как-то все из чемоданчика, и верните его мне, а то, сами понимаете, жена всполошится.

Тотчас, вероятно, по незаметному знаку, от стены отделился официант, подошел, взял чемоданчик и столь же незаметно растворился за портьерой.

Аверьяныч постукивал пальцами по столу, поглядывал вокруг, почти не бросая взгляд на Цигеля. Не спросил, как это его угораздило, по сути, без приказания, приехать в Хельсинки, не давал никаких указаний на будущее.

– Кстати, – сказал он,– тут есть отличный магазин мужской одежды, можешь приобрести, и не дорого. Костюм-то у тебя не ахти.

Официант откупорил бутылку вина. Только в этот момент Цигель заметил, что Аверьяныч пьян. Разлил вино по стаканам.

– Ну что, Цигеленок, выпьем за встречу. Бог знает, когда еще свидимся.

Цигель слегка пригубил, Аверьяныч опрокинул в горло полный стакан.

– Ну, как там твой соседушка? Читал твои реляции о нем. Скажу тебе, он гений. Такое придумать о подземных городах нашей Госбезопасности. С ума сойти. Знаешь, – Аверьяныч наклонился к Цигелю, обдав его перегаром, – я ведь бывал в них. В этих подземных коммуникациях. Равных им попросту не существует. Да и разрешили мне туда спуститься в знак благодарности за мою безупречную службу, сечешь?

Чувствовалось, что Аверьяныча просто одолевает страсть выговориться.

Тут подошел официант и что-то шепнул ему на ухо. Показалось Цигелю, что он заметил вспышку направленного на них из-за портьеры фотоаппарата.

Это еще зачем?

Аверьяныч смолк, подтянулся. Допив вино и дохлебав борщ, он как бы ненароком извлек из внутреннего кармана пиджака конверт и небрежно передал Цигелю. Чувствовалось, что в этом ресторане он как у себя дома.

Тут сидящие за соседними столами неожиданно грянули пьяными голосами «Эй, дубинушка, ухнем…» Они не пели, а просто рычали. Лица их раскраснелись, лоснились то ли потом, то ли слезами.

Обычно, после таких спевок должна была вспыхнуть драка.

– Слышь, – сказал Аверьяныч, – ты хоть одну русскую песню помнишь?

– Что?

– Ну… С чего начинается Родина, – прохрипел Аверьяныч горлом безголосого существа, абсолютно лишенного музыкального слуха, и осекся.

– Что с вами, Аверьяныч?

Трудно было понять, что чувствовалось голосе Цигеля. То ли забота о ближнем, то ли тревога за себя.

– Проверка лояльности, – сухо и отчужденно добавил Аверьяныч.

На том и расстались.

Долларов в конверте оказалось намного меньше, чем Цигель предполагал.

«Обанкротилась Совдепия» – подумал Цигель, все же ощущая себя, под аккомпанемент «Дубинушки», как бурлак, сбросивший ношу с плеча.

Не тускнела в заглазье вспышка фотоаппарата.

Неужели ловушка?

Главное, Цигель был ужасно рад, что не проронил ни слова о Берге. Да, это был его, Цигеля, непростительный провал, но в большей степени, как ни странно, радовало, что Аверьяныч, и вся, стоящая за ним система, остались с носом. Это было странное, опять же явно на грани безумия, злорадство.

С одной стороны, он ощущал необыкновенную легкость, но с другой – он был выпотрошен, выжат, как ненужная тряпка, и даже спасибо ему не сказали.

Мучила фраза Аверьяныча: «Бог знает, когда еще свидимся».

Деньги Цигель решил везти обратно в Израиль.

С легким сердцем сошел с борта самолета в аэропорту Бен-Гурион.

В тот же вечер постучал к Орману:

– Не желаете ли пройтись?

– С возвращением, – сказал Орман озабоченным голосом, – если вас не затруднит, мне понадобится завтра ваша помощь. Тут к нам репатриировался ученый с мировым именем, Ашкенадзе. У него рак. Его надо будет утром свезти в больницу. Я договорился с профессором.

В другой раз Цигель бы точно сказал: «Нельзя, что ли, заказать машину «скорой помощи?» Но в эти минуты он был счастлив совершить доброе дело и согласился с великой радостью.

Утром заехали в гостиницу, превращенную в общежитие для репатриантов.

Угнетали темные коридоры, серые полотенца, а главное, люди. Ашкенадзе лежал в своем номере, читал какой-то научный трактат, но взгляд его уже был потусторонним. Он не мог стоять на ногах. Орман с Цигелем почти пронесли его до машины. Пытались по дороге поддержать какой-то суетный разговор. Улица Дизенгоф кишела людьми, несмотря на жаркий день. Во дворе больницы таксист начал орать на Ормана: куда тебя несет? Бросились в приемный покой, позвонили профессору.

Песочная струйка времени утончалась на глазах.

Не хотелось в это верить.