Завеса

– Надо строго и скромно выполнять заповеди. И не ожидать за это никакого воздаяния. Коснется тебя чудо Божественного прикосновения, – большей благодати в жизни нет. Это может прийти, но чаще всего не приходит. Вот здесь и нащупывается высшая свобода воли.

– Так что, – заикаясь от неожиданности таких впервые услышанных от Берга слов, говорит Цигель, – воздаяния вообще не существует, что ли?

– Между Святым, благословенно имя Его, и человеком собственный их счет, и они разберутся в нем без посторонней помощи. В Судный же день Он судит нас за отношение человека к себе подобному.

Идут за Бергом, который заводит их в какой-то пустынный дом, где все лампы зажжены. Малка накрывает праздничный стол, согласно знаменитой книге Йосефа Каро «Шульхан арух» – «Накрытый стол», где описаны все правила каждодневной жизни еврея.

– Но какую информацию несут все эти твои молитвы? – все еще слабо сопротивляется Цигель.

– Информация это выживание, – говорит Берг. – В ней главная тайна жизни. В трех каждодневных молитвах – утренней, дневной и вечерней – заложена информация высшего существования души. Это непрерывающийся диалог со Святым, благословенно имя Его, который умаляет себя до уровня человека. И человек понимает, что только этим диалогом он и жив.

– Но вот Ницше, который по всем признакам не глупее, тебя, Берг, Бога твоего отвергает, – говорит Цигель, явно под влиянием недавнего сумбурного разговора с Орманом об этом философе.

– Ницше? – удивляется Берг. – Видишь ли, этот поляк, ставший немцем, отвергает Бога иудейского, который якобы скрывается под маской христианского, – впервые Берг произносит это слов «Бог». – Но сколько тратит на это энергии, как бранится, кипятится, отыскивает все новые и новые доказательства, сам не веря в то, что вот, низверг Его, надувается, как тот, у которого в зобу дыхание сперло: я самый мудрый. Не помогает. Это его сводит с ума в течение жизни, доводя до страшных головных болей, рвоты, потери сознания. Наконец он по настоящему сходит с ума. Да кто же этот богоборец, овладевший умами Европы и сам сошедший с ума? Императора Тита помните? Хотел бороться на море с Богом евреев. А тот сказал: поборись с самым малым моим созданием, И влетел в ухо императору комар. Стал точить ему мозг. И свел его со света. Так-то.

Стали прощаться. Надо было ехать в ночь по крутым спускам в сторону Рош-Пины. Берг проводил их немного и, прощаясь, изрек последнюю фразу:

– Иудаизм это моя вера, ставшая жизнью. Остальное – комментарии.

Он еще долго смотрел в ту сторону, где их машина растворилась в темноте. Совсем недавно два сотрудника Службы безопасности дотошно расспрашивали его о родственнике Цигеле. Речь шла о принятии его на работу в авиационную промышленность. Берг о жизни Цигеля в СССР знал совсем немного. Одно его смутило в первый момент их встречи в аэропорту: знание Цигелем иврита. И чем больше он с ним разговаривал, тем сильнее не мог избавиться от ощущения, что за этим знанием стоит профессиональная выучка, вряд ли обретенная на самодельных занятиях. Но, конечно, это, в общем-то, ни на чем не основанные подозрения.

Всю обратную дорогу Орман и Цигель молчали, потрясенные словами Берга.

Спать никому не хотелось. Далеко за полночь они засиделись в беседке у коттеджа, вдыхая ароматы цветов, деревьев, накопившиеся в растительности за день и раскрывшиеся в ночь.

Орман рассказал Цигелю притчу из каббалистической книги «Зоар» о погонщике ослов, который потряс мудрецов, ехавших на этих ослах, знанием высших тайн.

– Вот мы и есть эти ослы,– завершил рассказ Орман.

– Но он же простой жестянщик.

– А погонщик ослов что, профессор? Он, скорее пророк, Божий посланник.

ЦИГЕЛЬ

Первое испытание

Было далеко за полночь. За стеной бесились два сына, ржали и, вероятно швыряли друг в друга подушками. За другой стеной две бабки – мать Цигеля и мать жены его Дины – едва существовали в глухом провальном сне. В салоне жена с упорством, которому можно было позавидовать, разбирала строки на иврите, бегущие под кадрами английского фильма. Цигель же в спальне тупо уставился в белый лист бумаги, лежащий на тумбочке. В конце недели он должен был явиться на беседу в отдел Министерства главы правительства, по сути, филиал Службы общей безопасности, куда вызывался каждый новый репатриант.

Со слов соседа, снявшего квартиру ниже двумя этажами, Ормана, уже побывавшего там, понятно было, что речь шла лишь об одном: связях и приводах в КГБ.

Цигель, как всегда, лгал, разыгрывая перед Орманом патриота Израиля, озабоченного чистотой помыслов каждого репатрианта и говоря, что был на этом собеседовании, не преминув напомнить о том, что он ведь активист алии и отказник, и это его охранная грамота. На самом же деле в эти ночные часы он исходил черной завистью к Орману, легко, откровенно и, главное, непринужденно рассказавшему собеседнику обо всем, что того интересовало. Да и Орману, с его витанием в философских эмпиреях, терять было нечего.