Завещание

Сыновья в замешательстве: что же делать?

Первый сын говорит: «Может быть, мы все же дадим ему умереть спокойно?» Но седьмой перебил его: «Если бы пророк оставил завещание, то не убили бы Хусейна!»

Больной слышит этот разговор, и взор его устремляется на бутыль.

Врач просит сыновей больного выйти в соседнюю комнату и переговорить там. Они выходят и говорят, перебивая друг друга: «Он так страдает от боли! Неужели в ваших сердцах не осталось и капли жалости?» — «Если бы мы действовали так, как я говорил, когда мы ехали сюда…»- «Почему бы нам не отправиться к мавзолею Сиди Абделькадера? Мы принесем в жертву быка, а мясо раздадим бедным. Будем молить его, чтобы он принял к себе нашего отца и облегчил его муки. Может быть, это поможет делу?» — «Твой Сиди Абделькадер совершенно ни при чем. Нам сейчас нужно получить завещание. А если он умрет, не оставив завещания, то это тяжким бременем ляжет на наши плечи». — «Я боюсь, что он не умрет и отомстит всем нам!» — «Он должен, должен умереть!»«Почему должен?» — «Да потому что, если он не умрет, наш спор лишен всякого смысла». — «А разве нам так уж необходимо спорить?» — «Я боюсь, что, скорее, мы все умрем один за другим, а он еще будет жить целую вечность!» — «Ты же его старший сын, почему ты молчишь?» — «Будьте милосердны!» — «Что значат эти слова?» — «Я же говорю вам, что у него есть другие сыновья кроме нас!» — «Другие сыновья? Где они?» — «Они появятся после его смерти!» — «А что, разве в прошлом у него было что-то, о чем мы не знаем?» — «Конечно, до того, как он стал нашим отцом… Мы же знаем о его жизни только после нашего рождения, а не до того!» — «Слушать тебя невыносимо!» — «Тогда я и вовсе не стану говорить!»

Больной смотрит на бутыль, капли медленно вытекают из нее. Зачем? Для кого? Бутыль не спросит, что несут с собой ее капли: жизнь, которая радует, или смерть, которая печалит. Может быть, и все сущее в этом мире подчинено тому же принципу? Бутыль ничего не ведает о больном, она не знает, что жизнь его очень важна. А он знает это. Он понял это в тот самый момент, когда сбросил с головы азхарскую чалму, чтобы взять в руки ружье! В решающий момент истории алжирский феллах сбросил чалму, обнажив свою голову! Когда говорят ружья, чалма должна отдыхать. В давние времена чалма считалась символом мужского достоинства… Но жизнь изменилась. Чалма перестала быть символом, который радует душу. Замыслы, рождающиеся в голове, переросли чалму! Некоторые из однокашников предостерегали его от рискованного шага, но история, рассказанная азхарским шейхом, разрешила все сомнения в его душе: «…тот, кто хочет построить свое будущее… должен отправиться в казарму, а не в медресе!» И впрямь, перед ружьем одни люди становятся маленькими, другие — великими. Так было повсюду во все времена.

Одна дикарка дала жизнь Гаруну аль-Рашиду, другая Абдуррахману аль-Дахилю, но история не отметила своими праздниками этих великих матерей, несмотря на все то, что было связано с ними. Винтовка вписывала вечным огнем имена в историю, чтобы осветить путь всем взявшим в руки оружие, во все века и во все времена. В одно мгновение, здесь и там, останавливала она долгую историю монархий! Века ненавистного колониализма, чванства, тяжелых сапог, попиравших честь и достоинство народов, были остановлены в один светлый миг пастушьими посохами и крестьянскими мотыгами! Ясный путь лежал перед бывшим азхарским студентом-богословом… Потом жизнь стала сложней и мучительней. Все перепуталось, стало неясным, в жизни появилась какая-то неуверенность во всем. Солнце закатилось за горизонт и до сих пор не всходит. Затянулись зима и ночь. Надежда и боль переплелись в священном объятии. Жизнь утратила свой благоуханный аромат. Многое в жизни измельчало, а вместе с тем измельчали и сами люди. И винтовка осталась единственной ценностью, единственной честью и единственной надеждой. А эта прекрасная женщина, соблазняющая мужчин и убивающая их! Он склонился к ней, и она отдала ему все, чем одаривала других, таких же, как он, влюбленных в горнее счастливое мгновенье. Но ему в одно мгновенье она отдала все то, что другим отдавала годами. Она была сурова с ним, а потом приласкала его. Она увлекала его своей любовью в минуты отчаяния и отстранялась в минуты надежды. Мало-помалу она открыла ему все свои уловки и прелести. Одними устами она даровала ему любовь и горечь. Он никогда не жаловался и не вздыхал, а она не тяготилась его крестьянскими и азхарскими пороками. Она рассказывала ему о своем тяжелом прошлом, наполненном проклятиями и славными делами, рассказывала ему о будущем, где к ней вернется ее непорочность и святость, давала ему обещания, вселяла надежду, чтобы он видел перед собой это будущее и ее в нем непорочной… «Ах, как она прекрасна и как несчастлива! Ах, эти ее обещания и угрозы!» Его глаза были полны любовью к ней, и он ничего не замечал, кроме этой любви! И тогда она сказала ему: «Берегись! Любовь не сможет родить ничего, кроме поэзии! Ружья рождают вождей!»