Завещание

Увидев в первый раз памятник Сибелиусу, Тармо заплакал. Он слышал внутри себя мощные аккорды и видел странно сваренные между собой органные трубы, которые, казалось, почти парили над скалой. Они напомнили ему о бездне, – о бездне в нем самом. Он еще не обнаружил своего дна и не знал, насколько далеко простирается в нем тьма.

Памятник был красив, но не внешняя красота влекла его. А эта бездна. Пропасть. Уходя оттуда, он каждый раз чувствовал, как его печаль стала еще глубже, и со временем он стал испытывать зависимость от этого чувства. Внутри него черное становилось еще более черным. Закручивалось в воронку и утягивало еще глубже, словно ледяная вода, прорвавшаяся сквозь разбитый лед.

Звоня домой, он старался ничем не выдать своих чувств и вел себя как обычно. Он не хотел тревожить Сири или Лахью или учителя Стролфоша, не хотел, чтобы кто-нибудь из них начал уговаривать его вернуться домой. Этого не будет, думал он. Все, хватит, свежий воздух закончился. Он рассеянно слушал, как Лахья рассказывала ему о домашних неурядицах, о растущих приступах отцовской ярости, и не мог отделаться от ощущения, что все это происходит очень далеко от него, не затрагивает не только физически, но и душевно, и не мог найти в себе сил проявить хоть какое-то подобие участия.

– Нет, ну ты представляешь? О Господи, Тармо, ты только представь, что будет, если она бросит его!

– Разве что с большим трудом.

– Да-да, и я тоже, но настолько плохо как сейчас, еще никогда не было. Ты сам все увидишь, когда приедешь домой на Рождество.

– Ну да, посмотрим. Слушай, мне уже пора. Я договорился с приятелями пойти в кино. Передавай всем привет!

И он как можно скорее положил трубку на рычаг, пока его голос не сорвался, в противном случае сестра, видевшая его насквозь, моментально бы поняла, насколько ему сейчас плохо. 

* * *

Собираясь в дорогу, Тармо следил за тем, чтобы не оставить ничего из своих вещей в квартире. Накануне был последний день школьных занятий, и он вспоминал, как радовались его одноклассники рождественским каникулам, как планировали встретиться в тот же вечер дома у одного из тех, чьи родители были в отъезде. Мирья спросила его, не хочет ли он к ним присоединиться, но Тармо лишь покачал головой, и больше никто не стал задавать ему вопросов, хотя все, конечно, видели, что он неважно себя чувствует.

Дело было не в том, что одноклассники начали игнорировать Тармо – нет, они относились к нему так же, как и раньше, но что-то случилось с ним самим, что-то сломалось внутри, исчезло, и он не мог вернуть это обратно.

Садясь на поезд до Торнио в четверг накануне Рождества, Тармо думал о том, сколько же всего случилось в его жизни с тех пор, как он переехал жить в Хельсинки.

Он познал любовь и потерял ее.

Он познал надежду и потерял ее.

Теперь он понимал, что мир не был где-то лучше, а где-то хуже – дело вообще не в месте, а в возрасте, а ему еще так много лет осталось до совершеннолетия.

Слишком много.

Поезд уносил его на север, во тьму, и его душа следовала той же дорогой.

В вагоне он дал волю своим мыслям.

Это Рождество должно для него стать последним. Других в его жизни больше не будет. 

* * *

Ему пришлось изрядно постоять и померзнуть на железнодорожной станции, прежде чем появился Ринне на своей черной машине.

– Ой-ой-ой, малыш, – заохал тот, увидев Тармо, – ой-ой-ой.

– Что с тобой?

– Кое-что случилось. Ох-хо-хо.

Тармо видел, что брат только и ждет, когда он начнет задавать ему вопросы, но у него не было на это сил – не сейчас, когда внутри него только сосущая тьма. Поэтому он прислонился головой к холодному стеклу и закрыл глаза.

И тут же почувствовал на себе его внимательный взгляд.

– Эй, Тармо, ты чего? Заболел что ли?

Тармо покачал головой.

– Устал просто, – выдавил он.

После его мучили угрызения совести, когда Ринне все-таки рассказал ему о том, что случилось с Арто, когда он понял, что приехал в родительский дом и застал его в состоянии хаоса. Тогда он сделал над собой усилие и, как мог, постарался собраться.

Едва он вошел в дом, как сразу же увидел Лахью. Она стояла у плиты и мешала что-то в кастрюльке. Несмотря на то, что сестра стояла к нему спиной, Тармо сразу увидел, какой она была напряженной и встревоженной. Анни и Хелми вдвоем обняли его, смеялись и улыбались, ведя себя примерно или почти так же, как всегда.

Они шутили над его одеждой и прической и о том, какое у него красиииивое произношение, и казалось, все почти как обычно.

А потом Лахья повернулась и в упор посмотрела на него. И сердце Тармо упало. Силы, которые он мобилизовал, покинули его, и он почувствовал себя мокрой варежкой.

– Как вы? – спросил он.

Спросил так тихо, что его никто бы не расслышал, но Лахья все-таки услышала. Неопределенно качнула головой, после чего повернулась обратно к плите и продолжила готовить.