Завещание

Было раннее утро, когда Лахья села на велосипед и отправилась в муниципалитет Куйваниеми, он же почта, он же библиотека. Каникулы начались на прошлой неделе и оказались просто невыносимыми – куда хуже, чем все предыдущие каникулы вместе взятые. Вечеринки следовали одна за другой. Матти не ходил в школу, зато у него была целая куча друзей-приятелей, любящих хорошо повеселиться, и Матти бегал как заведенный и повсюду таскал за собой Лахью. Никакого сна, зато куча выпивки и секса.

Когда она наконец в воскресенье утром позвонила Вало, чтобы тот забрал ее с вечеринки, проходившей в пригороде Торнио, то буквально с ног валилась от усталости, потому что почти не спала, начиная с ночи с четверга на пятницу и у нее так сильно ныло внизу живота, что она не смогла удержаться от гримасы боли, когда со всеми предосторожностями опустилась на переднее сиденье рядом с братом. Вало, который все еще жил дома и ходил в гимназию, ровесник Матти, но по всем статьям полная противоположность ее бойфренда.

Вало заметив, что его младшая сестренка не в форме, поинтересовался, не нужна ли его помощь, но увидев вялое мотание головой, оставил ее в покое. Они уже давно оставили все попытки заговорить друг с другом, словно закрылись друг от друга дверями. В конечном счете, их было закрыто так много, что, чтобы снова открыть их, потребовалось бы слишком много усилий – гораздо больше, чем они были способны приложить. Куда легче, оставаясь существовать бок о бок, жить своей собственной жизнью, не показывая себя друг другу.

Но когда Лахья все же позвонила ему, Вало понял, что дело серьезно.

Первым, кого они увидели, когда въехали во двор усадьбы в Куйваниеми, был Арто: он сидел на крылечке и пил молоко прямо из пакета, над верхней губой у него выросли молочные усы. Сири с Онни еще спали, и Лахья отправилась на чердак – в свою собственную каморку, и как есть, не разуваясь, рухнула на постель, полумертвая от усталости.

К вечеру она проснулась. Во рту было сухо, ныли голова и пах. Спустившись вниз, Лахья обнаружила, что в гостиной собралась почти вся семья, по случайному стечению обстоятельств все были дома, и она только сейчас почувствовала аромат свежей выпечки, который словно облако окутывал весь дом. Мамины анисовые гребешки. М-м-м! Для Лахьи не было ничего лучше, чем кусать засахаренный жирный бочок и ощущать упругое сопротивление укусу. Приятное чувство сытости, стоит только съесть четыре, пять, шесть штук.

Лахья увидела подмигивающие ей глаза младших братьев: они знали, как она любит сладкое, и представляли, как она сейчас обрадуется.

– А у нас вечерний кофе, – радостно сообщил Онни и с хлюпаньем втянул в себя кофе с блюдца. Из кухни выглянула Сири и крикнула, что на плите остался еще кофе. Лахья взяла себе анисовый гребешок с блюда и осторожно присела на одну ягодицу на самом дальнем конце деревянной лавки. Она слушала щебет братьев, голоса дикторов по радио и старалась вести себя как обычно, делая вид, что ничего не произошло. Что ничего не потеряно.

И жевала. Она все жевала и жевала, но, как ни старалась, ей никак не удавалось проглотить гребешок, он лишь становился все больше, словно распухал у нее во рту. Солнце ярко било в глаза сквозь кружевные занавески и внезапно блеснувшие в его лучах часы Вало вызвали у нее рвотный рефлекс. Лахья бросилась в кухню, и там ее вывернуло прямо в раковину.

За все это время Сири ни разу не взглянула на дочь и не спросила, как она себя чувствует.

– Должно быть, малость переборщила с вечеринками, – мимоходом бросила она и продолжила дальше раскатывать свое тесто. Прежняя Сири обязательно отругала бы, но прежней Сири больше не было. На время или навсегда – это еще вопрос.

Из гостиной донесся удивленный голос Онни, и было слышно, как Вало объяснял ему, почему иногда может тошнить даже от любимой еды, даже если ты перед этим проспал весь день и не съел ни завтрака, ни обеда, ни ужина.

Что сказать человеку, который так сильно запутался в самом себе, что единственное, что он видит, это темнота? Как ему снова всплыть на поверхность? Ведь путь назад так долог. Лахья вернулась обратно на свой чердак и завалилась спать дальше, а в понедельник рано утром, осторожно и тщательно отмывшись в бане, где прохладная, все еще хранящая после вечерней растопки тепло вода пробудила ее к жизни, она села на велосипед и покатила за три километра от дома к центру Куйваниеми, и теперь была на месте.

Потная, трясущаяся, но живая.

Солнце припекало шею, и соленый на вкус пот стекал с носа прямо в рот и струился между грудей.