Завещание

После чего позвонила ему. Он ответил после четырех гудков и голос у него был запыхавшимся.

– Я полол сорняки в саду и вдруг услышал, что звонит телефон. Мне ведь никто никогда не звонит, но я понадеялся, в общем, сразу подумал, что это можешь быть ты.

– Вот как, значит, ты думал обо мне?

– Ты это и так знаешь, Сири Аамувуори. Наверняка знаешь.

И она снова улыбнулась, и они договорились, что он придет в воскресенье, а сейчас был четверг. То есть спустя всего каких-то крошечных четыре дня. 

* * *

В первый раз Матти ударил ее в сентябре 1981, а сейчас был июнь 1982, то есть почти год спустя. За десять месяцев Лахья настолько привыкла к боли, что почти на нее не реагировала. Границы дозволенного так много раз отодвигались все дальше и дальше, что, в конце концов, совсем стерлись – жизнь постепенно теряла свои очертания и утекала в пустоту.

С переездом в Куйваниеми плохое обращение возобновилось. Для Матти это был единственный способ добиться близости от Лахьи. Она часто занималась с ним любовью, но при этом без всякого энтузиазма, просто лежала тихо и смирно, и ждала, когда он закончит. Порой ей не хотелось, и тогда она хотя бы шевелилась, а это нравилось ему куда больше, чем когда она просто лежала как бревно.

Лахья не знала другого рода отношений, и у нее не было никого, с кем она могла бы поделиться со всем тем, что скопилось у нее на душе – тоскливым чувством никчемности, ощущением, что жизнь проходит мимо, оставляя ее не у дел.

Если бы Тармо остался, возможно, она смогла бы поговорить с ним обо всем, что накипело, и тогда, быть может, он сумел бы спасти ее от Матти так, как Лахья спасла брата от смерти в Рождество. Казалось, все окружающие испытали облегчение, когда рядом с нею кто-то появился. Значит, все-таки есть в ней что-то нормальное. Ведь теперь у нее, по крайней мере, был парень, который за неимением другого вполне мог сойти за нормального. Он работал на почтовой сортировке, имел свою собственную квартиру, крошечную однушку в многоквартирном доме в Торнио – весь дом состоял из одних однушек, и постоянно где-нибудь закатывали вечеринки, так что полиция приезжала по два раза на дню каждые выходные.

Лахья люто ненавидела эту многоэтажку и боялась бывать в ее стенах, потому что чувствовала, что в решающий момент, если Матти начнет избивать ее, да так, что речь будет идти о жизни и смерти, то никто не отзовется на ее вопли и не придет к ней на помощь.

Когда Сири сказала ей, что «пригласила на ужин мужчину», Лахья удивилась. У нее просто в голове не укладывалось, что Сири хочет с кем-то еще начать отношения.

Потом она разозлилась на мать.

Да кто она такая, чтобы мечтать о любви?

Наивно верить, что она ее заслуживает?

Ждать того, кто был бы добр к ней?

Того, с кем ей было бы хорошо?

Лахья хотелось накричать на мать, во всеуслышание заявить, что ей не нужен новый отец, и какого черта она вообще решила, что ей все теперь позволено. Но Лахья была не из тех, кто кричит на свою мать, поэтому она лишь молча пожала плечами и поспешно скрылась в своей комнате, где зарылась в книгу, которую на тот момент читала, об упадке Римской империи. Ей было сложно сосредоточиться, но она знала, что гнев скоро пройдет. Если бы только Тармо был дома. Тогда бы они вместе посмеялись над своей смешной мамой.

Лахья часто предавалась фантазиям на тему самоубийства.

Самой обычной фантазией было прыгнуть под поезд на рассвете или в сумерках. В эти промежуточные часы между днем и ночью, ночью и днем. Неподалеку от того дома, где они теперь жили, проходила железнодорожная ветка, она никем не охранялась и на ней часто не работал семафор. Бывало, Лахья выходила на рельсы, думая, представляя, прислушиваясь к собственным ощущениям, но едва заслышав шум приближающегося состава, тут же спрыгивала. И еще она несколько раз порывалась написать письмо, прощальное письмо для Тармо. Но каждый раз внутри нее что-то против этого восставало, и она бросала. Она еще не была готова. И еще она боялась того, что произойдет, если Матти найдет письмо. Да уж, много начатых и незаконченных прощальных писем окончили свои дни в камине в последнее время.

На самом деле Лахье не нужна была смерть как таковая, она не стремилась к ней намеренно, как Тармо, вовсе нет. Скорее она использовала мысли о смерти как некую разновидность болеутоляющего. Стоило ей представить, что она больше не существует, что ее больше нет, как все происходящее сейчас уже не причиняло ей такой боли. И она спокойно и методично раз за разом проигрывала в уме всю сценку, начиная от прогулки по рельсам и ударом несущегося поезда и заканчивая похоронами и плачущими лицами родственников. И тогда ей было уже не так больно жить. 

* * *