Завещание

Самое лучшее лето в жизни Лахьи выдалось, когда ей было десять, и она сломала руку. Она свалилась со шведской стенки на физкультуре, и ее на «скорой помощи» отвезли в больницу. Сири забрала ее домой и по дороге купила мороженое, которое Лахья ела, пока они ехали в автобусе. Она помнила, как мороженое таяло и капало на гипс. Как в дырке возле большого пальца вскоре стало липко и запахло кислятиной, после этот запах всегда ассоциировался у нее с мороженым.

Впереди у нее было лето, целое лето, когда она могла отдыхать и ничего не делать, потому что кто же заставит ребенка с гипсом трудиться на ферме, и она могла посвящать все дни чтению, и никто при этом не делал ей замечаний и не мешал. Иногда ей все же приходилось помогать присматривать за младшими братьями, но большую часть лета она была свободна и могла спокойно погружаться в волшебный мир литературы, который ей однажды открыли книги, и с того самого дня все продолжали открывать.

Они с Тармо постоянно что-нибудь читали, каждый свою книгу, потом пересказывали друг другу ее содержание и таким образом быстрее усваивали сокровища мировой литературы.

Лахья, отличавшаяся более практичным складом ума, предпочитала научно-популярную литературу, но в то же время ей нравилось мечтать вместе с Тармо, чаще всего с его подачи, потому что он-то как раз предпочитал приключенческую литературу. Он брал Лахью с собой в воздушные налеты на города, восхождения на покрытые снегом вершины или секретные задания спецагентов к югу от Сахары. Лахья в свою очередь рассказывала Тармо, как работает паровая машина или о том, что такое фотосинтез, задолго до того, как обычные дети узнают об этом в школе, и благодаря Лахье они знали даже такие вещи как апартеид, сексуальная революция и Мартин Лютер Кинг, и список тех знаний, которые брат с сестрой усвоили вместе, можно было еще долго продолжать.

Но теперь всему этому пришел конец. Они продолжали свои путешествия в мир знаний, но теперь уже порознь, и все те знания, которые они раньше делили на двоих и которые объединяли их, теперь скорее еще больше увеличивали пропасть между ними.

И Лахья сомневалась, сомнения все больше и больше одолевали ее. Сумеет ли она когда-нибудь одержать верх над своим отцом? Завоевать право самостоятельно распоряжаться своей жизнью? Чтобы та действительно стала ее, ее собственным выбором со всеми вытекающими отсюда возможностями?

В последнее время жизнь Лахьи стала такой пустой и тихой. Тармо регулярно писал ей письма, и она отвечала ему, но расстояние между ними было настолько явным, что ощущалось почти физически, и с каждым днем оно становилось все больше, вместе со всеми теми знаниями, которые каждый из них получал на своей стороне, он, конечно, больше, но и она не отставала.

Какая же все-таки странная штука жизнь – идет себе и идет своим чередом, повсюду и одновременно. И люди просто живут, и каждая минута их существования наполняется своим особым содержанием, – неважно, следишь ты за этим или нет. И когда это происходит с каждым по отдельности, не вместе, а врозь, то это как если бы каждый вспахивал только свое поле. Жизни уже не текут параллельно, и между ними появляются отличия, которые растут и со временем их становится все больше. 

* * *

Он опоздал. Но тут же попросил за это прощения. Сказал, что не знал, где припарковать машину. А потом по ошибке направился не в ту сторону, потому что не привык ориентироваться в городе.

– Ничего страшного, плюс-минус пять минут, какие пустяки, – сказала Сири.

Он был красив, хотя она это и так знала, потому что в своем первом письме он отправил ей свою фотографию. Он не был похож на Пентти, и был красив на свой, можно сказать, карельский лад, как показалось Сири. Отчасти он мог бы даже быть ее троюродным кузеном или кем-нибудь еще в этом роде.

Он на голову выше ее, с благородными чертами лица, высокие скулы и нос с горбинкой, тусклые волосы были редкими, но тщательно причесаны на макушке, в пару к джинсам на нем была рубашка в мелкую клетку.

– Других целых штанов просто не нашлось, – сказал он и улыбнулся извиняющейся улыбкой. В уголках глаз появились морщинки-лучики.

– Зато рубашка новая! – добавил он и провел пальцами по ткани.

Этого нельзя было не заметить, потому что на ней до сих пор виднелись следы картонки для фиксации воротничка. Но Сири решила, что есть в нем что-то чрезвычайно симпатичное.

– Оно тоже новое, – сказала Сири, показывая на свое платье.

– И в нем тоже жарко? Черт побери, я весь взмок в этой рубашке, – сказал он, и они оба с облегчением рассмеялись.

Его звали Микаэль, и на самом деле он был шведом, но уже долгое время жил на финской стороне и изъяснялся на отличном беглом финском. Но при этом ездил на «Вольво».

Они заказали кофе, после чего долго сидели за столиком в глубине зала и разговаривали.