Завещание

Но Матти был настойчивым (Или просто упрямым). Раз вбив себе что-то в голову, он уже не отступал. Вгрызался, словно барсук, пока там все не обвалится. И теперь он возомнил, что Лахья должна быть его. А у Лахьи не нашлось достаточно веской причины, чтобы отказать ему. Поэтому ей пришлось покориться обстоятельствам, надеясь, что возможно все эти отношения кончатся ничем. Или что он потеряет к ней интерес. Или еще что-нибудь случится.

Ей хотелось влюбиться. По-настоящему.

Лучше всего – в Матти, потому что так проще всего.

Но с такой же радостью и в кого-нибудь другого, все равно в кого. Лахья довольно часто испытывала чувство (и это, кстати, роднило ее с Сири, но никто из них об этом не догадывался), что ее жизнь не принадлежала ей, что она несвободна на самом-то деле, и у нее есть только некое заранее предопределенное число возможностей выбора, и с каждым решением, которое она принимала, с каждым шагом, который она делала, открывались двери к еще нескольким новым возможным выборам, но даже они были заранее предрешены, в то время как все большее число дверей в длинном коридоре возможностей захлопывались перед ней.

И единственное, о чем она могла думать в таких обстоятельствах, это о том, как же все это несправедливо. До чего же несправедливо, что Тармо – старший. Что он так просто взял и удрал отсюда. И несправедливо, что он родился мальчиком, потому что именно это позволило ему отсюда удрать. Если бы первой родилась Лахья, и у нее оказалась та самая светлая голова, то ее бы ни за что и никуда не отпустили. И учитель, этот скрытный педераст, никогда бы не пошел на такой шаг, не оценил бы столь редкий талант, или что там еще за глупости он наболтал Сири, когда убеждал ее отпустить мальчишку, потому что Лахья была практически незаметной даже для учителя. Ходить в столичную школу для богатеньких явно не входило в число ее предопределенных возможностей.

Взрослые всегда смотрели на Тармо с изумлением, граничащим с любопытством и некоторой долей страха – им было интересно, к чему это все приведет, насколько далеко сможет пойти этот парень, если дать ему шанс.

Но когда Лахья пыталась следовать за братом, то тут же получала замечание: ведь это у Тармо научный склад ума, и ты знаешь, сколько это стоит – учеба в элитной столичной школе, так что можешь забыть об этом, и прочее в том же духе, пока ей не оставалось ничего другого, как сбежать, громко топая ногами и сжимая в карманах кулаки.

Ее бросало из одной крайности в другую. То ее переполняла злость оттого, что она родилась не в том порядке, не в то время, не в том месте, не того пола и не с тем телом, то ее мучили безнадежность и стыд, словно это была ее вина, словно только она сама была виновата в том, что уродилась такой.

Лахья очень хорошо помнила, как она научилась читать. Ей было четыре годика, и учил ее Тармо. Кто научил его самого, было непонятно, вполне вероятно, что он сам догадался, расколол шифр, так сказать.

Да, Тармо был умнее ее, всегда им был, но зато у Лахьи было то, чего не хватало брату: голос, находчивость, мужество, нечто, что так и лезло наружу. Возможно, любопытство, возможно, карельский нрав?

Они сидели на кухонном диванчике, была вторая половина дня, и старшие братья и сестры уже приготовили уроки (с большим трудом и неохотой). У Тармо и Лахьи еще не было никаких уроков, зато была большая жажда знаний и желание поскорее начать ходить в школу.

Единственные дети в семье Тойми, которые действительно тянулись к знаниям. Тармо уже несколько месяцев как умел читать – никто точно не знал, как давно, потому что обнаружилось это чисто случайно, когда он прочел в настенном календаре, что у него скоро день рождения, (сам он этого знать не мог, потому что не следил за такими вещами, но он прочел, что в календаре было написано «май», а рядом стояло «Тармо 4 годика») а теперь он учил читать Лахью.

Они вместе сидели и читали по слогам «Вести Похьолы», пока Пентти, который в это время был в гостиной, не вышел из себя и не разорался, что ему мешают смотреть новости, и им пришлось перенести чтение на другой день.

– У тебя еще целая жизнь впереди, начитаешься еще, – беззлобно сказал ей Эско.

Отцовский гнев не испугал Лахью. Каким-то шестым чувством она поняла, что в свои четыре годика уже умеет пользоваться оружием, доступным только взрослым. Что сейчас она уела своего отца, и чем больше таких выигрышей или достижений будет в ее жизни, тем вернее она будет обыгрывать его, пока однажды (хотелось бы верить, что скоро) он уже больше не сможет одерживать над ней верх.

Однажды она сама одержит над Пентти победу, пусть не физически, так хоть с помощью мозгов. Она поняла это уже в свои четыре года (пусть даже пока и не могла выразить это словами.) В тот вечер Лахья пошла и легла спать с ясной головой и легким сердцем. Буквы звали ее в свой мир, и она чувствовала, что отлично вписывается в него.

Она быстро научилась читать, и вскоре ее единственным желанием стало получить на Рождество или день рождения книгу для чтения.