Завещание

Воитто служил в миротворческих силах, но ни разу за все время службы в армии ему не довелось поучаствовать в каком-нибудь вооруженном конфликте, и, по правде сказать, большая часть времени, проведенного на Кипре, сводилась к тому, что он плавал, бегал, занимался спортом и катался на велосипеде, в общем, просто-напросто поддерживал себя в форме на тот случай, если произойдет нечто, требующее вмешательства вооруженных сил.

Воитто пробыл на Кипре уже восемь месяцев, когда ему впервые в жизни случилось переспать с женщиной. Ему хотелось, чтобы это произошло по взаимному согласию, но женщины терпеть его не могли – еще больше, чем мужчины, и, будучи девственником, ему, в свои двадцать три года, в конце концов, пришлось прибегнуть к услугам проститутки, чтобы получить представление о том, что называется близостью. Чтобы исследовать – исключительно в познавательных целях, разумеется – есть ли в этом «что-то для него».

Процесс разочаровал Воитто.

Она не была ни особо красивой, ни особо юной, но ее рекомендовал сам командир его отряда, этот спившийся генерал, который оставшееся до пенсии время просиживал на острове в Средиземном море, и который отчасти сжалился над Воитто. Он не был так враждебно настроен к юноше, как его предыдущий командир, но при этом и сам не имел ровным счетом никаких стремлений добиться чего-то большего в этой жизни.

– Она знает свое дело, – просто сказал генерал и заржал так, что затрясся живот.

Больше он ничего не сказал, а Воитто не отважился спросить, к тому же он не знал, что конкретно стоит спрашивать, потому что он ничего, ну просто ничегошеньки не знал. Он даже не знал, какие ему нравятся: молодые или старые, высокие или низенькие, полные, худые, с большой грудью или маленькой, – короче, ничего не знал о собственной сексуальности. Иногда он целенаправленно онанировал; бывало, просыпался с мокрыми трусами. Но когда желание охватывало его, он никогда не представлял себе мысленно чей-то образ и, мучительно вколачиваясь в свою правую руку, Воитто видел перед собой только окружавший его пейзаж. Словно он сам стоял на вершине высокой горы и все, что он мог видеть, был воздух, или атмосфера, и ни одной живой души поблизости, насколько хватало глаз.

Подобное положение дел его смущало. Воитто на самом деле хотелось почувствовать себя желанным, и эта Мария из переулка в Никозии, она была симпатичной. Гибкая женщина с намеком на усики и темными вьющимися волосами, от нее пахло потом, который она выдавала за мускусные духи, но ее глаза ярко блестели в полумраке, и она была с ним по-матерински нежна и ласкова.

– Good boy, – приговаривала она пока он двигался на ней и в ней.

Воитто нашел, что это хорошо, куда лучше, чем удовлетворять себя в одиночку или, во всяком случае, куда более потрясно, но не особо возбуждающе.

Однажды заплатив за секс, с каждым разом это становится делать все легче, словно преступаешь границу того, что общество считает приемлемым.

Но когда Воитто впоследствии уже самостоятельно подыскивал себе девочек, то следил за тем, чтобы они не работали на дому и были молоды и красивы. Обзаведясь небольшим опытом, он пришел к выводу, что предпочитает плоскогрудых худышек без всяких форм, и ему нравилось, когда они во время акта обнимали его за шею. Хорошенько обнимали, до черноты в глазах.

Но до чего же все-таки мучительно сталкиваться с людьми и постоянно ощущать, как они шарахаются от тебя, пусть даже чисто ментально, и Воитто, не испытывая особой потребности в близости, не так часто ходил к проституткам, как это делали некоторые из его коллег. И он никогда не навещал дважды одну и ту же, как это делали большинство его сослуживцев, которые частенько обзаводились любимицами. Для Воитто же казалось немыслимым все это фамильярничание – хуже просто быть не могло.

Пентти обрадовался, когда он вернулся домой.

Он ничего не сказал, но Воитто и так понял.

Им всегда было хорошо вдвоем.

Без слов, без шероховатостей, без разборок.

Но отец изменился. Воитто и сам, наверное, изменился. Самому это не так-то легко заметить. Отец постарел, и, как говорится, еще глубже ушел в себя, в свои внутренние покои, и проводил там все больше времени своей сознательной жизни. Со взглядом, устремленным куда-то внутрь себя, куда больше никто, кроме него, не имел доступа.

И в то же время Пентти стал куда более вспыльчивым, чем раньше, даже по отношению к Воитто, на которого он прежде никогда не повышал голоса, не огрызался и не сыпал свои едкие замечания. Теперь же Воитто словно ложкой по лбу стукнули. Впрочем, ничего удивительного, ведь за неимением остальных ему одному приходилось теперь выдерживать резкие перепады в настроении отца.

Больше никого не осталось.

Хирво сбежал в лес, словно перепуганный зверек, едва Воитто заявился домой, и с тех пор больше не показывался.