Завещание алхимика

Робея, Фридрих сделал глоток… вкус вина был и вправду каким-то странным. Сперва он напомнил алхимику аромат сицилийской лозы, густой и терпкий, но уже второй глоток отдавал чем-то солоновато-запретным и в то же время приторно-волнующим.

«Уж не кровь ли это?» – в ужасе подумал Фридрих, но он уже не мог оторваться от удивительного вина, и сам не заметил, как опустошил большой кубок.

И сразу мир вокруг него переменился.

Низкий потолок стал гораздо выше, скромная комната превратилась в огромный пиршественный зал, домашний кафтан палача – в расшитый серебром бархатный камзол. Только Мохаммед остался точно таким же, как прежде. Да еще обитый черным бархатом гроб стоял в глубине зала, невольно притягивая к себе взгляд.

– Как, понравилось ли тебе мое вино? – спросил алхимика Ганс.

Впрочем, теперь этого знатного господина негоже было называть Толстым Гансом, самое малое – он стал господином Иоганном. Даже голос его, прежде хриплый и грубый, стал звучным и чистым, как церковный колокол.

– Благодарю вас, милостивый господин! – ответил Фридрих. – Никогда прежде не доводилось мне пробовать подобного! Даже в погребах его светлости герцога нет такого вина.

– Еще бы! – Господин Иоганн чуть заметно усмехнулся и обменялся взглядом с Мохаммедом.

– Не забыл ли ты, высокоученый господин, для чего ты пришел сюда? – напомнил Фридриху мусульманин.

– Ах да! – Алхимик потер лоб, припоминая, ведь он и впрямь искал что-то, что-то очень важное…

Голова наполнилась тягучей болью, как будто Толстый Ганс обхватил ее раскаленными щипцами. Эта боль не давала Фридриху сосредоточиться, не давала вспомнить то важное, что привело его сегодня в этот дом…

Неожиданно Мохаммед неловко двинул рукой и уронил на пол свой опустевший кубок. Деревянный сосуд со стуком упал на каменные плиты пола, и от этого звука словно какие-то чары распались, и Фридрих поспешно проговорил:

– Уроборос мистагитус!

Черный пес поднял голову и зарычал. Господин Иоганн помрачнел. Из знатного господина он снова превратился в палача. Шитый серебром камзол выцвел и пожух, пиршественный зал снова стал полутемной комнатой с низким закопченным потолком.

– Что ж… – в голосе Ганса прозвучало некоторое разочарование, – раз уж ты так настаиваешь…

Он удалился в дальний конец комнаты, поднял крышку огромного сундука и принялся чем-то греметь, как будто перебирал медные сосуды или оружие. Наконец он выпрямился, держа в руках ларец черного дерева, окованный серебряными пластинами.