Вдруг почему-то я ощутила потребность поправить свой макияж. Не то чтобы что-то там было не в порядке — нет. Просто это меня немного успокаивает, когда я гляжусь в крохотное зеркальце, поправляя недостатки своего внешнего вида. Я с сомнением оглядела голые, обшарпанные стены подъезда и, решив, что здесь устроиться негде, выбралась на крохотный, общий для всего этажа балкончик, также достаточно замусоренный и обшарпанный, однако на нем имелся широкий бетонный парапет, отгораживающий стоящих на балконе от разверзшейся перед ними бездной трех этажей. На этом парапете можно, по крайней мере, поставить сумочку, не опасаясь ее запачкать, конечно, не без необходимости ее потом отряхивать.
А на балконе светило солнце. Защищенные стеной дома от холодного ветра кирпичи в его лучах нагрелись, источали тепло, и было так хорошо стоять на голой и обшарпанной бетонной плите, купаясь в солнечных лучах. Прямо передо мной высились стены другой многоэтажки, солнечные лучи заливали светом и ее, а внизу, совсем рядом, находился вход в подъезд. И у входа стоял черный, блестящий, широкий и приземистый, мощный, быстрый, на зависть всем прочим «безлошадным» гражданам, лимузин. Вот, подумала я, наши солидные люди живут в таком доме! Или очень солидных друзей имеют, которые к ним на таких шикарных машинах в гости подкатывают. Не чета Игорю с Наташей Гореловым с их зеленой «Газелью»!
Я взглянула на часы: до двух оставалась еще уйма времени, и я подумала, что надо бы забежать на телевидение: ребята там, наверное, меня ждут не дождутся. Несмотря на то, что у меня и у них выходной, все одинаково встревожены происшедшим и наверняка обсуждают его между собой, спорят, строят версии, в то время как я тут стою и греюсь под солнышком на балконе чужого дома. Чужого. Да — теперь чужого: после того как Анжела меня так выпроводила, я должна насмерть обидеться и больше у нее не появляться. Я и обиделась и не хочу больше появляться! Жила я без нее семь лет — проживу и еще семь раз по столько, с тоски не помру.
Внутри, в подъезде, щелкнул замок, со скрипом открылась входная дверь — и вдруг я поняла, что это в квартиру Сучковых. Я инстинктивно отпрянула прочь от балконной двери — еще не хватало, чтобы меня тут увидели, подумали, что я шпионю за ними. Из гулкого подъезда звуки доносились отчетливо и ясно, было слышно, как закрывается снаружи входная дверь в квартиру, как спускаются вниз по лестнице две пары человеческих ног. Может быть, это вовсе не Анжела с бородавчатым? На этаже ведь еще четыре двери. Впрочем, сейчас я все увижу сама: вон он, выход из подъезда, прямо подо мной!
И я увидела. Увидела, как стремительно выскочила из подъезда Анжела, — кожаная куртка с брюками удивительно шли к ее хрупкой, стройной фигурке, — а за ней следом неуклюжей, медвежьей походкой переваливался бородавчатый, блеснув в солнечных лучах своей плешью. Как проковылял он к передней правой дверце лимузина, застывшего у двери подъезда, открыл дверцу ключом, распахнул настежь и, после того как Анжела проворно юркнула туда, ловко захлопнул за ней тяжелую дверь.
Вот бородавчатый обошел лимузин и уселся с другой стороны за руль. Мотор завелся, и машина поехала прочь от подъезда — задом, потому что впереди был тупик и заехать на площадку перед домом можно было только с одной стороны. Солнечные лучи упали на матово-блестящий черный корпус лимузина, и ослепительно блеснул на капоте фирменный знак — четыре сцепленных кольца. И белый с черными буквами и цифрами номерной знак переливался радугой в ярких солнечных лучах, а я отчетливо, будто это было в двух метрах, увидела изображенную на нем комбинацию букв и цифр. Как забавно: три разделенные цифрами буквы в номере, если их составить вместе, образуют «НТВ». НТВ… Эти три буквы, название телекомпании, совсем недавно были в центре общественного внимания и до сих пор в душе у многих людей отдаются болью. В моей, во всяком случае, — жалко растерзанную телекомпанию. Но теперь вроде начинается ее новая жизнь.