Завещание Джеффри

Меня тянуло спуститься навстречу, но осторожность требовала сперва рассмотреть тех, кого я пришел встречать. Невооруженному глазу трудно привыкнуть к ярким контрастам света и тени, присущим Крикуну, и я не сразу увидел незнакомцев — они находились позади артифакта. А когда вдруг вышли на свет, отбрасывая длинные тени, которые на неровной почве протянулись ко мне шевелящимися пальцами, — вот тогда, я думаю, во мне что-то начало ломаться.

На мгновение мозг мой будто оцепенел. Затем самообладание вернулось, но возникло почти необоримое желание возвратиться на крылокорабль. Это, разумеется, навлекло бы на меня позор и, вероятно, заставило бы преждевременно уйти из этой последовательности. Но, мысленно допуская возможность неисполнения своих обязанностей, я обнаружил, что не могу шевельнуться, ибо сильнее страха оказалось чувство долга и сознание того, что, если бы силы вне Начала и Конца не предопределили этого, меня бы здесь не было. Заставив двигаться непокорную руку, я снял с пояса дальнозор и поднес его к шлему. Теперь, вспоминая тот момент и увиденное невооруженным глазом, я могу лишь поражаться беспредельному безумию, толкнувшему меня шагнуть навстречу непостижимости «крупного плана» пришельцев. Только неумолимый долг, только этот аспект моего существа командовал мышцами, не обращаясь к парализованному испугом мозгу.

Фокусировка производилась автоматически, и я был не властен над скоростью, с которой передо мной возникло кристально четкое изображение. Сперва я попытался закрыть глаза. Затем я попробовал отвернуться. Я даже успел возмечтать о способности выключать сознание будто лампу… Но вместо этого я, как непорочное создание, завороженное огнем, продолжал смотреть.

И вдребезги разбился.

Полагаю, врач-человек сказал бы, что я испытал психическую перегрузку и ушел от реальности. Допускаю такую возможность даже для фуили, хотя подобное явление не зарегистрировано в Анналах Медицинской Науки. Но знаю достоверно, что, когда я пришел в себя, солнце уже пересекло полнеба; прошло, следовательно, по меньшей мере два часа. И так же очевидно, что за это время что-то во мне изменилось, словно мой ужас привел в действие некую психическую защиту. Без малейших колебаний я вновь активировал дальнозор и посмотрел на странный корабль-недомерок.

Не увидев ни одного из трех существ, я предположил, что они скрылись внутри своего аппарата. Окрестности были густо испещрены их следами, и я заметил несколько элементов оборудования, соединенных кабелем с маленьким накопителем солнечной энергии.

Люди говорили, что мои последующие действия можно охарактеризовать как акт непревзойденной смелости Это, разумеется, неправда, ибо я фуили, а не человек Я исполнил долг, да и то лишь благодаря защитной пелене, которой окружил себя мой прежде уязвимый мозг.

Во мне будто произошло раздвоение, и одна моя половина с безучастным интересом наблюдала, как я спускался по склону к неуклюжему аппарату, стоявшему на ровном участке каменистой почвы. Сперва я обошел его вокруг, пригибаясь под иллюминаторами, напоминающими глаза чудовищно увеличенного насекомого, и обратил внимание, что движение корабля обеспечивается химическими двигателями. Два главных сопла в основании и рулевые дюзы поменьше в верхней части корпуса были конструкции такого типа, от которого мы отказались в глубокой древности. Но тут и заключалось очевидное противоречие — летать и совершать посадки на такой ненадежной машине не смог бы даже самый опытный пилот. Значит, предполагалось наличие совершенной автоматики.

Моя недавно приобретенная безучастность натолкнулась на целую гамму противоречивых эмоций: презрение, страх, замешательство и удивление не исчерпывали всего перечня. Что делать? Доложить обстановку — чтобы друзья и коллеги сочли меня сумасшедшим? Или довести начатое до конца — которого я не видел и о котором не смел даже думать?

Логика не оставляла мне выбора. Незнакомцы, кем бы или чем бы они ни являлись, находились на Крикуне, и закрывать на это глаза было невозможно. В их существовании надо каким-то образом убедить моих коллег, а это, по всей видимости, чревато — для каждого из ста тридцати сотрудников Станции — болезненным потрясением, подобным тому, какое пережил я сам. Обладал ли кто-нибудь из них необходимой гибкостью, чтобы примириться с новой картиной мира, я не знал. Ясно было лишь то, что на меня легла такая ответственность, которую даже величайший из Элиты принял бы не без колебаний.

…Вновь некая моя часть словно со стороны наблюдала, как я прошел перед кораблем и встал так, чтобы меня увидели из иллюминатора. Реакция тех, кто находился внутри, последовала незамедлительно. Сперва я заметил мельтешение в темноте за прозрачными панелями, затем в моих наушниках раздался треск, превратившийся, когда приемник настроился на частоту передачи, в серию резких отрывистых звуков. Не зная точно, как себя вести, я просто сказал. «Не понимаю», — и поднял руки в общепринятом жесте приветствия.