Завещание Гранда

Пока она слушала голос Гранда, Гвидон на другом конце Москвы вел диалог с Тамарой Максимовной. Жена кандидата в олигархи вытребовала его к себе, загадочно прошелестев по мобильнику о том, что произошли роковые и чрезвычайные события.

Итак, он снова в постылых термах с ложем, занимавшим их треть, с распутными бирюзовыми стеклами, с нахальной мозаикой на полу.

— Гвидончик, — верещала Тамара, — полный абзац. Муж рвет и мечет. Я думала, он сухой, как валежник, но он оказался ревнив, как вепрь.

— К кому же он ревнует?

— К тебе. — Она удивленно округлила свои коричневые глаза, явно шокированная вопросом.

— Какие же у него основания?

— Основания, положим, и есть, — резонно возразила Тамара. — Но главное: какова интуиция! С таким чутьем он не мог не взлететь.

Гвидон не пожелал углубиться в блестящую карьеру магната.

— Не вешай мне на уши лапшу. Что ты еще ему напела?

— Какой ты, право… Ну, намекнула: координатор неровно дышит. Думала, что ему польстит.

— Уверен, ты этим не ограничилась.

Тамара Максимовна вздохнула.

— Ну, я сказала, что ты пылаешь. И что к тому же ты очень мил. Я по натуре очень правдива. А он…

— А он хорошо тебя знает.

— Ты можешь обидеть меня. Перестань. Странно, что я жива осталась. Всего непонятней, что ты еще жив.

— Можно меня заказать при желании, ежели рыцарь не скупой, — скорбно усмехнулся Гвидон. — Я уж давно кандидат в кадавры.

Она мгновенно насторожилась.

— Что это значит — кадавр?

— Труп.

— Не смей его смешивать с криминалом! — вознегодовала Тамара. — Ревность — благородное чувство. Мне хочется тебя сохранить, но, я боюсь, он на все способен.

— Тщеславие до добра не доводит. А уж тем более — хвастовство.

— Ужас, какой морально выдержанный, — Тамара Максимовна рассмеялась. — Скажи мне, в чем смысл приключения, если о нем никто не услышит?

— И впрямь. Об этом я не подумал.

Она потрепала его шевелюру.

— Мы с тобой не подумали оба. Я и представить себе не могла, что он воспримет подобным образом чистосердечное признание. О фонде он и слышать не хочет. Но, согласись, такая любовь все же заслуживает уважения.

— Окраина общества, — буркнул Гвидон.

— Кого ты имеешь в виду?

— Вас обоих.

— Слушай, ты можешь меня обидеть.

— Надеюсь — смогу.

— И ты пожалеешь, — в воркующем голосе Тамары внезапно обнаружилась сталь. — Я уже тебе говорила: в нынешней жизни я — пантера.

— Это нисколько вам не поможет, — торжественно посулил Гвидон. — Ты и твой муж жестоко обидели не столько меня и Сабину Павловну, сколько духовную элиту. Элита этого не простит.

— Гвидончик, мой муж — человек земной. Поэтому он облокотился и на Сабину, и на тебя, и на духовную элиту. Она у него сидит в приемной.

Гвидон скрестил на груди своей руки и патетически произнес:

— Вот, значит, как вы заговорили? Благодарю вас за откровенность. История знает таких особ, считавших, что человеческий дух бессилен и ни на что не годен. Пришлось им раскаяться в верхоглядстве. Наш Гранд и сегодня живей всех живых.

— Муж убежден, что книга не выйдет. Много ли в вашем фонде членов?

— Членов достаточно.

— Кот наплакал.

— «Достаточно» действенней, чем «избыточно» — назидательно произнес Гвидон. — Важно, что все — достойные люди.

— То-то они затряслись от страха. Достоинства у них, видно, навалом.

— Тамара Максимовна, я однажды уже запретил оскорблять наш фонд. Вы мне не вняли. Я не намерен выслушивать далее ваши дерзости.

Он вышел на лестницу, не отвечая на возгласы, что неслись ему вслед. Быстро миновал оба марша, гордо прошел мимо двух консьержек и двух задумчивых молодцов, выскочил на тенистую улицу.

— Нет, какова! — он не мог успокоиться. — Пантера подлая! Трясогузка! И я, имбецил, шел ей навстречу. Я, чмошник, ей находил оправдания! «Женщина ищет самозабвения». Ну и придурок! Стыд и позор. С таким капитулянтским характером запросто можно пойти по рукам.

Счеты с самим собой он сводил, пока не вошел в знакомый подъезд. Звонок он нажал с тяжелым сердцем.

— Входите, прекрасный собой вымогатель, — впервые вдова обратилась на «вы».

Гвидон смекнул, что его посещение Евдокии Вениаминовны уже получило свое развитие. «Одно к одному», — подумал он и выразительно закручинился.

— Милости просим, юный ябедник. Давно тебя, наглеца, тут не видели, — вернувшись к привычному местоимению, она, однако, ничуть не смягчилась.

Гвидон безнадежно махнул рукой, давая понять, что такой прием его нисколько не удивил.

Вдова сказала:

— Я полагала, что с той розовоперстой поры, когда ты выковырял изюм из ямочки на своем подбородке, ты относительно повзрослел и закалился. Я ошибалась.

Так как Гвидон упорно безмолвствовал, вдова продолжила монолог:

— Нажаловался на меня Евдокии? Из-за твоих постыдных соплей мне была устроена выволочка. Такие прискорбные обстоятельства! Замучили подшефного юношу, которого ей поручила мать его. Конечно, с ним хлопот выше крыши, однако же свой долг она выполнит. Меня ты славно изобразил: не то волчица, не то дрессировщица. Что за манера — канючить и склочничать? Уж подлинно женское воспитание.

— Рос без отца, — подтвердил Гвидон.