Завещание Якова Брюса

— Где. Моя. Невеста? — Григорий смотрел на отца своим звериным взглядом, не мигая. — Я могу по запаху выследить карету, но я даю вам последний шанс. Где она?

Что-то дрогнуло в лице Петра Григорьевича, показалось, или в глазах промелькнул испуг. Впрочем, Белов-старший тут же вновь сурово сдвинул брови.

— Забудь эту девку, — посоветовал он сыну. — Не достать тебе её теперь. Никому не достать.

— Никому… вы… вы убили её? — не помня себя от ярости, Белов кинулся на отца, уже в воздухе преображаясь в волка.

В голове шумело, глаза застилала кровавая пелена. Крики женщин сливались с рычанием зверя. Кажется, Петр Григорьевич кричал что-то, в комнату вбегали слуги, но Григорий уже не слышал этого, зверь рвался вперед, одержимый лишь одним желанием убивать. Рычание, вскрик, хруст костей. Зверь с рыком сжимает челюсти еще сильнее…

— Гриша, это твой отец! — возглас Софьи прорвался в затуманенный разум.

Белов вдруг ощутил во рту вкус крови и медленно разжал челюсти, выпуская руку отца, прокушенную насквозь. Петр Григорьевич стоял и в ужасе смотрел на огромного, злобно скалящегося волка, чья шерсть отливала рыжиной.

— Гришка, не балуй… — прошептал он бескровными губами и закатил глаза. Лакей едва успел подхватить падающее тело.

Чувствуя угрызения совести, Григорий взглянул на побледневшую Софью, та вскочила и бросилась к отцу.

— Будь проклята эта ведьма! — вдруг произнесла Евдокия Андреевна, ни к кому не обращаясь. — Будь проклята!

Мать говорила, точно выплевывала слова, с омерзением смотря на волка, когда-то бывшего её сыном. Тот не торопился преображаться или же каяться в содеянном.

Лакеи уложили Петра Григорьевича на диван, и один из них поспешил за теплой водой и бинтами. Софья взяла ножницы для рукоделия и начала разрезать рукав камзола, чтобы осмотреть раны на руке. Кровь все еще сочилась, пропитывая ткань рубашки, и Григорий почувствовал угрызения совести от содеянного.

— Ей теперь грехи всю жизнь замаливать! — хмыкнула Лукерья, которой надоело лежать без внимания. Она выпрямилась и расправила кружева на платье. — Так блуднице и надо!

Рык вырвался сам, младшая сестра взвизгнула, вжимаясь в спинку кресла.

— Гриша! Хватит! — строго прикрикнула на брата Софья. — И так вон дел натворил!

Тот фыркнул, но послушался, вновь преображаясь в человека. Бросив быстрый взгляд на отца и убедившись, что раны не опасны, а сознание Петр Григорьевич потерял скорее от нервного потрясения, Белов подошел к Лукерье.

— Выкладывай все, — потребовал гвардеец.

— Вот еще! — усмехнулась та, явно наслаждаясь тем, что оказалась в центре внимания.

— Лучше по-хорошему скажи! — потребовал Белов, нависая над сестрой.

— А по-плохому что будет? — вспыхнула Лукерья.

— То, милая сестрица, что иначе и тебя и отца будет допрашивать граф Шувалов и не здесь, а в крепости Апостольной! — огрызнулся Григорий, демонстрируя перстень, отданный ему начальником Тайной канцелярии. Перекрещенные перо и шпага на печатке говорили сами за себя.

— Шувалов? — при имени начальника тайной канцелярии Лукерья испугано заозиралась. — А он при чем?

— При том, что похищение фрейлины императрицы — преступление государственное! — рыкнул Белов. — И ответ за него держать придется по всей строгости закона!

Лукерья побледнела и вцепилась в подлокотник.

— Как государственное?

— Ты сестру не пугай! — Евдокия Андреевна хмуро посмотрела на сына. — Исключена девка твоя из списков. Петр Григорьевич лично прошение подавал.

Григорий вновь скрипнул зубами и хмуро взглянул на Софью. Но в этот момент принесли ткань для перевязки, и сестра вновь повернулась к отцу.

Белов скрипнул зубами и направился к выходу, понимая, что зря потерял время. Ни мать, ни Лукерья добровольно не расскажут, а вмешивать Шувалова в это в общем-то семейное дело не хотелось.

На душе скребли кошки. Предательство отца, а потом и младшей сестры и равнодушие Софьи ощутимо задели преображенца. Хотелось перекинуться волком, долго бежать по лесу, а потом, на поляне завыть на луну, чей белесый силуэт уже появился на голубом небе.

Но сначала надо было найти Настю. Прижаться к ней, вдохнуть аромат мяты, исходивший от ее волос и забыться в объятиях ведьмы.

— Ты не девку эту ищи, а грехи замаливай! — крикнула мать вслед. — На отца руку поднял! А ведь он тебя от позора спас!

Белов обернулся, сверкнул глазами, заставляя женщин вжаться в кресла. Он уже хотел ответить, что думает про желание мать заставить молиться и его и Настю, но вдруг хмыкнул.

— А ведь вы правы, матушка, — произнес преображенец почти весело. — помолиться стоит… у сестрицы моей, Ольги, в скиту! Он ведь недалече, аккурат за день как раз обернуться можно!

Испуг в глазах матери был красноречивее любых слов.

— Ты не поедешь туда! — Евдокия Андреевна кинулась к двери, широко раскинув руки, точно птица. — Не пущу!

Гриша рассеялся, скорее над собственной глупостью:

— Вы действительно думаете, что сможете меня остановить?