Завещание императора

«Надеюсь, Адриан еще не начал воплощать свой план в жизнь», — усмехнулся про себя военный трибун, садясь в седло.

* * *

Думал — шутка. Оказалось — предчувствие.

Приск не сразу понял, почему впереди телохранитель валится с коня, — показалось: просто потерял равновесие. Конь споткнулся, всадник упал — ткнулся лицом в гранитную мостовую. Конь испугался, прянул в сторону. И тогда Приск разглядел дрожащую стрелу, что вошла несчастному в шею, — солдат не надел шлем, тот висел у него на плече — ну право же, какая опасность может грозить близ столицы провинции на дороге, да еще ранним утром?

Ошибся. Приск успел выхватить меч, когда второй телохранитель (тот ехал сзади), взмахнув руками, вылетел из седла. А потом на трибуна обрушился град свинцовых шаров. Один из них ударил жеребцу в шею, и конь встал на дыбы. Приск успел вскинуть руку с плащом, натягивая ткань так, чтобы шары отскакивали от нее, пружиня или хотя бы теряя часть своей ярости. Но все же от одного шара военный трибун не успел увернуться. Приск рухнул с коня. Если и потерял сознание, то на миг. Рванулся подняться. Тут же повело. Упал на колено. Тень рядом. Приск успел качнуться назад, уходя от удара. Наконец вскочил. Попытался ударить. Но противник был ловок и увернулся. Но тут кто-то — второго Приск лишь почувствовал, не успевая заметить, не то что разглядеть, — обрушил на его голову удар такой силы, что военный трибун рухнул в черноту. Как ему в тот миг почудилось — навсегда.

* * *

Он будто утонул в этой тьме. Густой, вязкой, без начала и конца. Уходить вниз, в жуть… ну уж нет!

Выплыл. Очнулся. Первое, что ощутил, — боль в затылке, боль во всем теле, боль в руках. Первое, что увидел, — черноту. Моргал, щурился, силясь хоть что-то разглядеть, — напрасно. Дернулся — и не смог ни встать, ни даже повернуться.

Он был закован в колодки, как раб в эргастуле, а руки связаны за спиной. Судя по липкому холоду — его раздели донага и оставили в каком-то подземелье. Было сыро. Где-то рядом протекала вода — Приск слышал ее журчание. И ощущал мерзкий затхлый запах — значит, по подземелью проходил сток для нечистот.

В первый момент мелькнула мысль, что Адриан все же дал выход своей ярости и решил уничтожить посланца, принесшего дурную весть. Но эта версия не продержалась и четверти часа. Разумеется, Адриан мог убить Приска. Мог приказать пытать. Но похищать… это глупо. А вот воплощение того плана, о котором говорил Адриан на тайном обеде, вполне могло начаться. Возможно, нужные люди уже нашептали одному из претендентов и указали на Приска. А приманку для тенет не посвящают в планы охоты. Итак, противник, не медля, нанес удар.

Выходило, что Приска похитил некто — по приказу неведомого — того, кто пытался точно так же, как и Адриан, завладеть завещанием. Если так, то трибун очень скоро узнает — кто же именно их конкурент. Вот только… кому он сможет передать добытые сведения?

Внезапно заскрежетали металлические крюки на двери, мутный свет просочился в подвал, обозначив поверху углы, так что Приск смог определить, что помещение хоть и с низким потолком, но довольно просторное. Потом запрыгали блики по стенам, и в подвал вошли два темнокожих раба с фонарями, а за ними — еще двое.

Тот, кто вошел последним, был пленнику знаком — уродливое лицо бывшего кулачного бойца узнал бы любой.

«Похоже, новый свежий шрам на морде…» — подумал Приск, спешивший в любой ситуации запоминать детали.

Этот человек напал на Павсания. И еще это он наверняка вынюхивал след в библиотеке. Получается, боксер притащился вслед за Приском из Рима. И трибун, как дурашка-поросенок, у него в руках.

Вместе с кулачным бойцом пришел маленький смуглый человечек — бритоголовый, широкоплечий, с длинными жилистыми руками.

«Палач», — сообразил Приск, и сразу стало холодно под ребрами. Пусто.

— Знаешь, что ты должен сказать? — спросил боксер. — Не знаешь? Тогда Амаст скажет нужное словцо… — Парень не боится назвать свое имя. И немудрено. Как только он выбьет из пленника нужные сведения, тот умрет. Это Приск понял так ясно, будто боксер ему всё рассказал о планах. Впрочем… неважно… раскаленное железо развяжет любой язык, даже если вслед за пыткой следует смерть. — Хочешь увидеть женушку и щенков — говори, и говори быстро, а то твоя клепсидра уже последние капельки цедит…

О чем это он? Неужели? Но ведь Кориолла должна… или… Ведь писем не было… ни одного…

— Онемел? А вот это видел?

Перед глазами Приска вспыхивает браслет — золотой, со вставками из сердолика… Кориолла носила…

Приск невольно зажмуривает глаза.

— Убью, — шепчет беззвучно.

Браслет можно украсть… Но вдруг Кориолла и дети у этого Амаста… Или просто убиты… Приск стискивает зубы так, что они скрипят… Я скажу… о да… я скажу… но вы не обрадуетесь моим словам…

— Раскали решетку, — приказал боксер палачу.

Ну надо же…Чего Приск боялся, угодив в плен к дакам, и чего с ним не случилось в Сармизегетузе, ему прочили здесь, в блестящей римской Антиохии.

«Если я, конечно, еще в Антиохии», — уточнил про себя пленник.