Завещание Императора

— На чужое заримся – в этом наш брат, поди, любого в мире обскочет… Вечно прем куда-то, разуму вопреки. Петру бы, императору нашему, к примеру, не со шведом, а с туркой бы воевать – может, грелись бы сейчас где-нибудь в Царьграде, на берегу Босфора; нет же, нелегкая понесла чуть не в Лапландию! Драпать – так до Полтавы, строить – так на болоте, — другого, что ли, места не было? На болоте да на костях!.. И покуда пинка не дадут – ни на что не подвигнемся: вон, Москву православную только что ленивый дотла не сжигал (так что полымем нас тоже не шибко-то напугаешь)… Ну, понятно, дороги – это уж само собой… И подлецов, если по правде, хватает… Да вот хоть бы, к примеру…

— Панасёнков… — с готовностью подсказал большой Иван Иванович.

Василий заморгал удивленно:

— Как?..

— Панасёнков, — повторил на сей раз Маленький. — Слыхивали как-то, что большо-о-ой подлец.

— Уж и по фамилии видно, что шельма, — согласно кивнул Бурмасов.

— Часом не знакомы?

— Не имел удовольствия, — буркнул он. — Уж не полагаете ли вы, сударь, что я со всеми подлецами России знаюсь? Сотню-другую, коль поднатужусь, наверно, назову, а ежели вы вдруг захотели бы всех поименно – то, полагаю, и до второго пришествия не пересчитали бы… Только назовите мне, судари, хоть одну страну, где все живут по-херувимски! Руку даю на отсечение – не найдете такой!

— О, безусловно! — согласился большой Иван Иванович.

— Не подлежит ни малейшему сомнению! — с жаром подтвердил маленький Иван Иванович.

— И подлецов повсюду несчитанно! — продолжил Бурмасов.

— Всецело разделяю!

— Как тут возразишь?!

— И мерзости во всяком народе столько при желании можно наковырять! — принялся рассуждать уже в обратную сторону Василий. — Французишки-лягушатники – скупы, за последний свой сантим удавиться готовы. Англичане чванливы; даже тем, что овсяную кашу по утрам лопают, которой у меня бы и лакей погнушался, и тем чванятся. Итальяшки – те лентяи похуже нашего брата, только еще по амурной части блудливые. Немчура… — Он взглянул на фон Штраубе. — Ладно, ладно, что мы всё, вправду, по Европам? Если взять тех же цыган или жидов… А китайцы! У живого человека жилы вытягивают! А что уж едят!.. Саранчу да жареных червей! Мы при кругосветном походе к ним в Шанхай заходили, так я своими глазами, ей-Богу, наблюдал; право, чуть не стошнило. А в Австралии аборигены – так те вообще друг друга уплетают за милую душу, для них же мозги соседа на ужин – что для нас какой-нибудь жюльен. Как, хорошенькие порядочки?

— Хорошего чуть, — кивнул большой Иван Иванович, а Маленький философически заметил:

— Да уж, сколько стран – столько обычаев, что тут еще возразишь?

Теперь глаза Бурмасова смотрели на них сурово, налитые правотой.

— Так что ж вы, господа, — спросил он, — одну Русь-матушку геенной огненной стращаете? За какие такие особые, позвольте спросить, грехи?

— О, нет, вы не поняли!

— Право же, совершенно не так истолковали! — взвились Иван Иванычи, при этом Маленький смотрел на фон Штраубе, словно призывая его в судьи.

Лейтенант счел себя вправе вмешаться.

— Очевидно, господа имели в виду, — сказал он, — по крайней мере, я так понял, — вовсе не кару за какие-либо грехи, а, что ли, некую нашу особую миссию.

— Вот!

— Zwar so! [93].

— Je suis ravi! [94].

— Лучше, клянусь, не скажешь!

— Да, да, именно – миссию! — наперебой загомонили Иван Иванычи.

— Полымем зайтись под фанфары – хорошенькая, нечего сказать, миссия! — пробурчал Василий.

— А как быть с теми же святыми? — запальчиво спросил маленький Иван Иваныч. — Кара им такая, по-вашему – теснить душу свою в изнывающей от тления плоти? Никак нет-с! Именно что она самая – миссия! И высочайшая из всех мыслимых, к тому же!

— Что еще, ежели не миссия? — подтвердил Большой.

— Миссия, заключающаяся в том, чтобы предуготовить других… Впрочем, стоит ли повторяться – мы, собственно, с этого и начали разговор. Но для того, чтобы предуготовить весь мир – тут мало одного или нескольких подвижников! Тут нужен по меньшей мере целый народ! Тяжела и велика в этом случае миссия, выпавшая на его долю!..

Фон Штраубе вдруг заметил, что глаза Бурмасова наполнились ужасом, и причиной этому были явно не слова Маленького Иваныча, а нечто иное – то, что Василий узрел позади Иваныча Большого. Лейтенант проследил за его взглядом и на миг обмер. Из горба верзилы, прорвав простыню, торчало наружу огромное перо цвета воронова крыла.

Тот, не сразу сообразив, куда они смотрят, наконец потянул руку за спину, нащупал там перо и проговорил несколько смущенно: