Завещание Императора

— Как же, — согласно кивнул тот, — об этом одном все с утра до вечера и талдычат. Еще про звезду какую-то, — может, слыхал, — выдумали… Только все же в толк не возьму, к чему ты гнешь… Изволь-ка, брат, поясни, а то истомил уже, право, как девицу на выданьи.

— Да ты подумай! — вскричал фон Штраубе. — Если даже у тебя, у эдакой песчинки в соизмерении с миром нашим, если даже у тебя твои предчувствия могут иной раз материализоваться, то для мира, для планеты целой – сколь явственной, сколь отчетливой, только представь, должна быть эта материализация предчувствий!

Повисло долгое молчание. Лицо Бурмасова преобразилось от напряженной мыслительной работы, даже протрезвление обозначилось в глазах.

— Ты что же… — наконец проговорил он, — ты что же, хочешь сказать, что все эти… ну, о которых я тут говорил, — что все они – наподобие моего карлы с топориком? Если я тебя верно понял – одно воображение? А в действительности-то их, может, и нет вовсе, — так?

— А что такое действительность? — вопросом на вопрос ответил фон Штраубе.

— Ну, тут даже и говорить как-то… — пробурчал Василий. — Знаешь-ка, ты мне давай – без этой софистики.

— Нет, позволь, отчего же не поговорить? — не согласился фон Штраубе. — Тайны, предчувствия, опасения, причем, не одного человека, а всего нашего мира – неужто не часть они нашей действительности?

Бурмасов почесал в затылке:

— Гм… В каком-то смысле…

Фон Штраубе с жаром перебил его:

— Да коль угодно, в самом наипрямом! Что, спрошу я тебя, реальнее – то, чем дышит, от предчувствия чего нынче трепещет мир – или же… — он обвел глазами неприглядную залу трактира с жующей и опохмеляющейся публикой, — или же, к примеру, это вот все?

Василий проследил за его взглядом, обозрел лубочные картинки на потрескавшейся штукатурке стен, дешевую снедь на столах, несколько перекошенные, вероятно от многодневного пития, лица здешних завсегдатаев, достойные разве что кисти Босхуса.

— М-да… — наконец резюмировал он. — Тут я с тобой, пожалуй, соглашусь – местечко и взаправду что… Рожи – словно компрачекосы какие поработали. Натурально Аид, царство теней…

В этот миг фон Штраубе различил возгласы, катившиеся откуда-то издали, пока еще слабо проникавшие сквозь законопаченные окна трактира. Прислушался. Кричали, кажется, снова: "Звезда, звезда!.."

Внезапно Бурмасов отставил недопитую рюмку и поднялся из-за стола.

— Правда твоя, тошно тут, — сказал он. — Пойдем-ка. В другом где-нибудь месте договорим…

…А возгласы тем временем уже проникли в смрадный воздух трактира и здесь, сразу подхваченные, хотя поначалу не громкие, начали отскакивать от облупленных стен. Только не "звезда" в них поминалась, а иное. "Пурга, пурга!.."– перескакивая от одного стола к другому, все нарастая, прокатывалось по неопрятной зале. И вдруг разом выплеснулось в едином выдохе:

— Пурга!!!..

Люди повскакивали с мест и прихлынули к окнам. Фон Штраубе поверх скученных голов тоже, как зачарованный, смотрел в окно, не в силах оторваться от картины развернувшегося у него на глазах светопреставления. Там уже ни дороги, ни деревьев, ни неба, ни даже самого воздуха было не видать. Все было белым-бело в этом мире, тонком, как пленка для синема, зажатом между двумя невидимыми, сошедшимися – уж не в последней ли битве? — твердями. И так же, как своим неистовым белым кружением буря заполонила весь видимый мир, так свистом своим и воем она растворяла в себе любые живые звуки, уже гаснувшие снаружи от бессилья – треск веток, людские возгласы, далекое ржание застигнутых где-то на дороге коней. Все вовлеченное в пургу становилось частью обезумевшей стихии, вот-вот, казалось, готовой, сломив стены, ворваться и сюда.

— Что деется-то, Господи, что деется!.. — крестился у окна на миг протрезвевший пьянчужка.

— Ох ты Господи! Смертушка!.. — проговорил застывший с подносом в руках половой да так и остался стоять с раскрытым ртом.

— Свят, свят, свят!.. — кудахтала, осеняя себя крестным знамением, косоглазая распутная баба.

Убогий трактир казался сейчас последним на земле местом, где еще теплится некая жизнь. И только звон какой-то далекой, словно из другой Вселенной, колоколенки слабо к этой жизни прозванивался сквозь расплясавшуюся в смертной пляске круговерть.

Во всем этом безумии один лишь Бурмасов ухитрился каким-то образом сохранить полное присутствие духа. Посмотрев через плечо в окно, он всего-навсего покачал головой, как дивятся чему-то хотя и редкому, но не настолько, чтобы затмить разум.

— Да, погодка, скажу я тебе… Ладно, не такое, чай, видывали!.. Ну так что, пошли, Борис, что ли? Нечего нам с тобой, в самом деле, здесь… — и с этими словами, взяв товарища за руку, потянул его к выходу.

Однако перед тем, как распахнуть дверь, напоследок он окинул взглядом залу трактира, и тут глаза его неожиданно остекленели.

— Дьявол!.. — прошептал он. — Карла!..

Фон Штраубе посмотрел в ту же сторону, что и он. Там гномик, уже знакомый ему, с лицом – печеным яблоком, опять высунул голову из-под стола и, ухмыльнувшись, нагло им подмигнул черным глазом.