Завещание Императора

— Такой надежды нет и не может быть, — сказал он. — Правда, в разуме кое у кого из них есть струнки, которые способны дрогнуть от ощущения тайны, но найти ее разгадку… Нет, их разум слишком не совершенен для этого… Впрочем, они подчас пытаются прикоснуться даже к непознаваемому, что иногда, признаюсь тебе, выглядит весьма забавно, как потуги муравья поднять одну из вон тех пирамид. Они даже измыслили некое фантасмагорическое подобие нашего мира. Знал бы ты, каков он, отраженный в кривом зеркале их сознания! Одни разместили его на макушке какой-то горы и населили склочными божествами, наподобие их собственных задиристых и своенравных царьков, наделив главного божка как вершиной могущества умением метать молнии во что ни попадя. Другие обременили нас заботой насылать на поля саранчу, соединять их в брачные пары, даровать победу над врагами, даже укреплять их детородные органы для плотских утех. Вообще, они то и дело что-либо клянчат для себя – славы, богатств, урожая для полей, хворобы для недруга. Доходит порой до нелепого. Так, доводилось мне слышать мольбы о повышении спроса на кормовую брюкву, о получении джокера при сдаче карт и об изменении курса акций Суэцкого канала (не стану тебя утруждать, Инпу, объяснением того, что означают сии слова).

— Да, — произнес Псоголовый, — о каких тайнах может идти речь, если простая и главная истина для них непостижима: что их мир – это данность. Он уже существует!Весь! От рождения до самой гибели, которая, мы знаем, уже не далека. Изменить свойства даже одной песчинки, изменить даже один миг – значит сломать всю предвечно заданную гармонию, породить нежизнеспособную химеру, вроде курицы о трех ногах. — Он внимательно посмотрел на склонившего голову Джехути. — Надеюсь, ты на это не поддался, Гермес?.. — И, что-то прочтя в его глазах, добавил: – Впрочем, я уже говорил – ты слишком подолгу бываешь среди них, так что я готов и к самому неутешительному ответу.

Два взгляда встретились. В одном горели искры, в другом по-прежнему зияла мертвая пустота.

— Вот что я отвечу тебе, Инпу, — сказал Птицеподобный. — Ты, в свою очередь, всю вечность провел у себя в стране Запада и слишком возлюбил ее бездвижную, мертвую гармонию. Твое царство – это царство окончательных истин, мое же – лишь тернистый путь к этим истинам, невозможный без ошибок и плутания, порой наощупь, в кромешной тьме. Быть может, потому я не так тверд и суров, как ты, и иной раз потакаю их слабостям. Если угодно, такова моя прихоть, возможно, порожденная обычной скукой.

— Прихоть… — повторил за ним Псоголовый. — Странное слово. Действительно, ты стал похож на них… Какова, однако, цена твоей прихоти, — ты подумал об этом? Волен ли даже ты по одной своей прихоти вторгаться в порядок не тобою созданных миров? Для того ли этот порядок был сотворен из хаоса, чтобы в какой-то миг по одной прихоти заскучавшего демиурга….

— Ах, оставь, Инпу, — перебил его Джехути. — Твоя неукоснительность порой утомляет. Тем более, Сфинкс уже вот-вот перестанет смотреть на звезды Рыб, и этот мир станет безраздельно твоим. Не сомневаюсь, тогда ты восстановишь его гармонию, сделаешь ее вечной и незыблемой, как все в твоем мертвом царстве.

Подобие улыбки тронуло досель бездвижное лицо Псоголового.

— Если только ты снова не изобретешь для них какую-нибудь отсрочку, как уже бывало, — сказал он.

— Но, согласись, обмен был всегда справедлив. Вспомни, цену искупления устанавливал ты сам. Этот мир отдавал тебе лучшего из лучших, достойного восседать на престоле в твоем царстве, умножающего тобою столь возлюбленную гармонию; неспроста же ты до сих пор дважды миловал сей Град. Или сошествие Осириса и распятие Того, Другого, — разве это сейчас уже не кажется тебе достойной ценой, ты чувствуешь себя обманутым?

И снова едва различимая улыбка промелькнула на лице Инпу, впрочем, никак не разбавившая мертвизну пустых глаз.