Завещание каменного века

Зимнее воскресное утро. С высоты деревянного крыльца у входа в гастроном видна привокзальная улочка. На кольце с истошным скрипом разворачивается трамвай, Из тумана блекло глядится стеклянная стена новой пристройки к зданию старого вокзала. Неоновые буквы потушены, их не разглядеть, но я и так знаю-там написано: "Пригородные кассы". Солнце никак не может пробиться сквозь морозную мглу. Ночью упала пороша. Пешеходы еще не затоптали ее, колеса автомашин не прошоркали чистую белизну по всему полотну дороги – лишь строгой колеёй выступили следы старого, грязно-серого городского снега, укатанного до каменной твердости. У обочины тротуара наверно со вчерашнего дня лежит припорошенная сверху кучка именно такого снега, содранного пешнею с тротуара. Снежные бруски на изломе напоминают сланец. Гастроном недавно открылся, но алкаши-завсегдатаи успели опохмелиться – шумят возле крыльца. Издали из речного тумана принесся сиплый гудок электрички. Поскрипывают шаги прохожих. Народу на улице не сказать чтобы много, но движение не прекращается. Редко кто торопится к электричке-большинство не спешит никуда. Воскресенье. Раньше, до того как здесь проложили трамвайную линию, улица вовсе была окраинная, хотя и привокзальная. Была она кособокая и кривая. Кривою она и теперь осталась, а кособокость выправил.и экскаватором. Дома на одной стороне улицы стоят вровень с проезжей частью, на другой вознесены над дорогой на три-четыре метра. Крутой срез одет цементной стеной. Те, кто идет по той стороне, смотрят в улицу словно с галерки.

Раньше улица была непроезжей: редкий шофер отчаивался завертывать на эти ухабы – вся она была во власти пешеходов. И теперь старожилы по закоренелой привычке не разбирали, где тротуар, где проезжая часть.

Словом, обычная тихая улочка в провинциальном городишке. Самая что ни на есть идиллическая картина: по-воскресному праздный люд бредет кто куда по своим обывательским делам.

И вдруг чей-то заполошно азартный возглас:

– Заяц!

Мгновенное оживление судорогой прокатилось по улице.

И верно: ошалевший косой прыгает вдоль трамвайных путей, своими хитрыми петлистыми скачками мечется в узком овраге улицы на виду у людей, как на цирковой арене. Вся его заячья премудрость – путать следы – ни к чему. Но косой упорно петляет. Должно быть, кто-то поймал его в лесу и привез на электричке, а на вокзале заяц удрал. На его счастье, в этот момент нет ни трамвая, ни бродячих собак. Только едва ли зайцу легче от этого – каждый прохожий, завидя пушистый комок, скачущий по улице, превращался в охотника. Крики и свист подстегивают затравленного зверька: он еще усерднее выделывает свои замысловатые петли.

Трое парней перегородили улицу. Заяц оказался проворнее их – прошмыгнул между ногами у одного раззявы. Вдогонку парень запустил в зайца собственной ушанкой. Легкого удара было достаточно, чтобы сбить косого с ног. Парень плашмя рухнул на него сверху, но в руках – одна ушанка. Заяц и на этот раз был шустрее.

Свист и улюлюканье слышались уже вдалеке наверху улицы.

Я так и не узнал о судьбе зайца. Удалось ли ему достичь загородной рощи или он стал чьей-нибудь добычей?

Чувствами, обостренными ожиданием предстоящей казни, я особенно ясно представил сейчас ужас, который должен был испытывать несчастный зверек.

…Во сне я был одновременно и зайцем и охотником. Я затаился в кустах возле пня, нахлобученного снегом. Бежать некуда – роща окружена городскими улицами, они переполнены праздными людьми. Каждый из них, стоит мне появиться, станет безжалостным охотником. Больше всего я боюсь, что меня выдадут уши, – они, конечно, торчат над снеговой папахой. Хорошо бы ввести моду: подрезать зайцам уши, как догам. Тогда бы они не выдали меня. Я – охотник – давно уже выследил зайца и про себя посмеиваюсь над его наивностью: выбрал место, где спрятаться!

Заяц тоже знает, что обречен, – готовится к последнему, отчаянному прыжку. Но руки охотника уже готовы схватить зайца. Куда ему деться с такими длинными ушами?

Моя рука вот-вот ощутит теплую мякоть заячьих ушей.

– Не смей этого делать! – произнес знакомый голос, сразу никак не могу вспомнить, чей именно.

Проснулся от того, что сам шептал: "Не смей этого делать!". Чем-то эта фраза поразила, будто меня внезапно окатили ушатом холодной воды. Даже и наяву мысленно слышу тот же поразительно знакомый голос: "Не смей этого делать!".

Так ведь точно эта же фраза, произнесенная тем же голосом, который приснился мне, мелькнула в сознании у мальчишки, когда он с проволочным колпаком на голове сидел у камина!

Тогда я не обратил на нее внимания. Изо всех сил пытаюсь вспомнить, к чему именно относились эти слова. Интонации голоса Виктора, каким он прозвучал в памяти мальчишки, были неприкословными, запрет категорическим: "Не смей этого делать!".