Завещание Холкрофта

– Я не могу. Я не могу оставить его здесь.

Бен Гадиз поднял пистолет.

– Если ты не пойдешь, я его пристрелю.

* * *

Вошел Литвак. Бен Гадиз лежал на кровати, вся нижняя часть его тела была забинтована. Яков смотрел в окно на заснеженные поля и дальние горы. Не обращая внимания на вошедшего врача, он продолжал смотреть туда.

– Хотите знать правду?

Израильтянин медленно повернул голову.

– Нет смысла избегать правды. Во всяком случае, я могу прочитать ее на твоем лице.

– Я мог бы принести тебе новости похуже. Тебе будет трудно передвигаться: раны слишком серьезные. Но со временем ты приноровишься. Сначала будешь ходить на костылях, потом, возможно, с палкой.

– Прогноз, не особенно-то обнадеживающий для моей работы, а?

– Нет. Но у тебя остались голова и руки. Руки заживут. Ты сможешь играть.

Яков печально улыбнулся.

– Да я ведь не был таким уж хорошим музыкантом. Я слишком часто отвлекался. Я был далеко не таким профессионалом, как в своей другой жизни.

– Но твой ум можно употребить с пользой на другие дела.

Израильтянин нахмурился и снова стал смотреть в окно.

– Ну, это мы еще посмотрим – когда станет ясно, что происходит.

– Все меняется. И очень быстро, Яков, – сказал врач.

– Что с Холкрофтом?

– Не знаю, что и сказать тебе. Он должен был умереть. Но он еще жив. Впрочем, это ничего не меняет. Он уже не сможет жить, как прежде. Полиция шести стран разыскивает его по обвинению в серии убийств. Во всем мире восстановлена смертная казнь – за любые преступления, все законы, гарантирующие защиту личности обвиняемого, превратились в пародию. Везде. Его убьют, как только он покажется на улице.

– Итак, они победили, – сказал Яков, и его глаза наполнились слезами. – «Дети Солнца» победили.

– Посмотрим, – возразил Литвак. – Когда станет ясно, что происходит.

Эпилог

Образы. Бесформенные, неясные, бессмысленные. Очертания, размытые туманом. Только ощущение оставалось ясным. Не мысль, не воспоминания, а только ощущение. Потом бесформенные образы начали обретать форму, туман рассеялся, ощущения сменились узнаванием. Мысли пришли позднее. Но он уже мог видеть и вспоминать.

Ноэль увидел над собой ее лицо, обрамленное густыми светлыми волосами, ниспадавшими ему на лицо. В ее глазах стояли слезы. Слезы струились по ее щекам. Он попытался смахнуть рукой эти слезы, но не смог дотянуться до знакомого любимого лица. Он уронил руку, и она сжала ее.

– Любимый мой…

Он услышал ее голос. Он мог слышать. Изображение и звуки обрели смысл. Он закрыл глаза, понимая, что мысли придут потом. Сами собой. Скоро.

* * *

Литвак стоял в дверях и смотрел, как Хелден обтирает губкой грудь и шею Ноэлю. В руках он держал газету. Он осмотрел лицо Холкрофта – лицо, истерзанное градом пуль. На левой щеке виднелись шрамы, шрамы были и на лбу и на шее. Но процесс заживления уже начался. Откуда-то из глубины дома доносились звуки скрипки, которую держал в руках, несомненно, искусный музыкант.

– Вы должны повысить жалованье моей сиделке, – произнес Ноэль слабым голосом.

– Это за какие же такие заслуги? – рассмеялся Литвак.

– Лекарь, исцели себя сам! – Хелден тоже засмеялась.

– Эх, если бы я мог. Я бы хотел излечить многие болезни, – ответил врач и бросил газету на кровать рядом с Ноэлем. Это было парижское издание «Геральд трибюн». – Я купил ее для тебя в Невшателе. Уверен, что ты с интересом прочитаешь там кое-что.

– Какой урок на сегодня?

– Я бы назвал его «Наказание несогласных». Верховный суд твоей страны обязал редакцию «Нью-Йорк таймс» больше не помещать материалов о Пентагоне. Причина, разумеется, все та же: интересы национальной безопасности. Вышеупомянутый Верховный суд также признал законность массовых показательных казней в штате Мичиган. Суд полагает, что, когда нацменьшинства начинают угрожать благополучию граждан, необходимо осуществлять быстрые и наглядные карательные действия – для острастки.

– Сегодня в нацменьшинства попали коренные янки, – слабо сказал Ноэль, не поднимая головы с подушки. – Бах! – и нас нет.