Читаем Завещание Мишель полностью

Мишель тихо улыбалась своим мыслям. Нежный, нежный Антон. Взрослый, но усиленно сопротивлявшийся своему взрослению, упрямо не желавший стареть; наивный, бесхитростный, принципиальный, отчасти сентиментальный – он тщательно скрывал эти качества, полагая, что проявление таковых – признак глупости для взрослого мужчины и свойственно только подросткам. Он как никто другой осознавал, что не может позволить себе откровенные психологические всплески. И более того – он не имел права выставлять чувства напоказ, чтобы когда-нибудь, кто-нибудь не ударил его этими же чувствами по лицу. Но разве подобные движения души возможно контролировать? Опыт, возраст – ничто, когда одна «глупая девочка» вдруг в тебе что-то пробуждает.

День всех влюбленных подошел к концу, Мишель ждала звонка, понимая, что Антон никогда не позвонил бы, даже если бы знал нужный номер телефона. Он бы не позволил себе такой роскоши, боясь ошибиться, разочароваться, не желая, продемонстрировав свое расположение к постороннему человеку, тысячу раз после этого раскаяться. Антон наверняка хотел позвонить, но не позвонил.

Мишель ждала его якобы случайного появления в издательстве на следующий день, понимая, что он не придет. Он побоялся быть неправильно понятым, или, скорее всего, слишком верно понятым, потому безоружным и уязвимым. Антон наверняка хотел прийти, но не пришел.

* * *

Кто бы только знал, чего стоило Антон и Майклу сбежать с того муторного банкета. Их спас лишь тот факт, что большая часть присутствующих была изрядно пьяна. Фотографы опустили свои камеры оптикой в мраморные полы. Дамы, будучи не в силах сфокусировать плотоядные взгляды на чествуемом романисте и на его не менее аппетитном приятеле-телеведущем, рассеянно блуждали вдоль стен, боясь потерять равновесие. Майкл дал отбой оператору, который, похоже, не дожидаясь указаний, давно отключился сам, снимая последние кадры на полном автопилоте. Тот счастливо плюхнулся на один из свободных стульев у разграбленного стола, прижимая видеокамеру к груди, как младенца.

Антон наконец-то вышел из анабиоза, убрав затекший палец от лица и оставив в покое бокал с остатками Божоле Нуво. Стараясь не привлекать внимания, он через кухню вышел во внутренний двор, где его уже поджидал Майкл, мусоливший губами сигарету.

Через две минуты они стояли у барной стойки в небольшом тихом кафе на параллельной улочке.

– Я начал новую книгу, Майкл.

– Да неужели? Мы же только что с банкета по поводу презентации твоей книги. Когда ты успел?

– Ну, во-первых, то, что мы… ммм… вы чествовали сегодня, я закончил уже полгода назад. Тебе ли не знать, сколько времени проходит с момента, когда рукопись отдана издателю до презентации книги. Но я говорю о другой.

– Я знал, что ты полон идей, но такая частота…

– Я начал ее только что, на этом банкете.

– Но ты еще ничего не написал.

– На бумаге – нет. Но самое важное – придумать, а потом просто зафиксировать все это в письменном виде.

– Если бы это было действительно так просто, то каждый второй был бы писателем. В том-то и проблема, что развернуть идею на четыре сотни страниц способен не каждый, по крайней мере, чтобы это было качественно, профессионально.

– Хм, ну, я уже кое-то успел записать… на салфетке. Вернее, я не могу утверждать, является ли написанное мной «кое-чем». Может, это просто что-то или нечто или вообще ничто. Не знаю, не знаю…

– И где эта салфетка?

– Майкл, да не в салфетке дело. Это произошло автоматически, просто теперь я не забуду то, что придумал.

– Кто-нибудь выудит твою салфетку из горы мусора, оставшегося после банкета, и украдет у тебя идею.

– Да брось.

В баре ни души. Они взяли по двойному виски со льдом, прошли вглубь зала и уселись за уютный маленький столик, погруженный в располагающую к откровенным беседам или молчаливым поцелуям полумглу.

– Зная тебя, боюсь даже спрашивать, о чем пойдет речь в этой твоей новой книге. Хотя, странно уже то, что ты сам завел этот разговор. Так что, может, я рискну и спрошу?

Антон, как увлеченный мыслю о предстоящем открытии микробиолог, разглядывал кубики льда, омываемые густым желтоватым напитком. Майкл не торопил его с ответом, понимая, что проявлять нетерпение в разговорах с другом нет никакого смысла. В спокойном ожидании он уставился на пальцы Антона, вращавшие стакан, подхватывавшие с его стенок холодную влагу, которая, конденсируясь, превращалась в мелкие прозрачные крупинки.

– Книга будет о любви.

Майкл смотрел на Антона, уверенный в последующем за этой фразой продолжением, но Антон и не думал добавлять что-либо к уже сказанному.

– Бог мой, Антон, вот так синопсис, просто мэйн-лайн какой-то. Мне все разу стало ясно! Хорошо, что ты не подался в критики, а то за такое обобщение после прочтения книги тебя тут же сдали бы в утиль.

Антон, прищурившись, загадочно смотрел на Майкла сквозь стакан, подняв его на уровень глаз.

– Все? Это все? Подробностей не будет? Да у тебя не было ни одной книги, в которой хотя бы вскользь речь бы не шла о любви.

Антон пожал плечами и опустил стакан на стол.

– Ну, дела. Ты влюбился? Ушам своим не верю.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Чудодей
Чудодей

В романе в хронологической последовательности изложена непростая история жизни, история становления характера и идейно-политического мировоззрения главного героя Станислауса Бюднера, образ которого имеет выразительное автобиографическое звучание.В первом томе, события которого разворачиваются в период с 1909 по 1943 г., автор знакомит читателя с главным героем, сыном безземельного крестьянина Станислаусом Бюднером, которого земляки за его удивительный дар наблюдательности называли чудодеем. Биография Станислауса типична для обычного немца тех лет. В поисках смысла жизни он сменяет много профессий, принимает участие в войне, но социальные и политические лозунги фашистской Германии приводят его к разочарованию в ценностях, которые ему пытается навязать государство. В 1943 г. он дезертирует из фашистской армии и скрывается в одном из греческих монастырей.Во втором томе романа жизни героя прослеживается с 1946 по 1949 г., когда Станислаус старается найти свое место в мире тех социальных, экономических и политических изменений, которые переживала Германия в первые послевоенные годы. Постепенно герой склоняется к ценностям социалистической идеологии, сближается с рабочим классом, параллельно подвергает испытанию свои силы в литературе.В третьем томе, события которого охватывают первую половину 50-х годов, Станислаус обрисован как зрелый писатель, обогащенный непростым опытом жизни и признанный у себя на родине.Приведенный здесь перевод первого тома публиковался по частям в сборниках Е. Вильмонт из серии «Былое и дуры».

Екатерина Николаевна Вильмонт , Эрвин Штриттматтер

Проза / Классическая проза