Завещание Мишель

Именно поэтому возникает вопрос общности языка. Во всё, что бы я ни делала связанного с Вами, я пыталась вложить некое зашифрованного эмоциональное послание. Не быть машиной, от звонка и до звонка выполняющей монотонные операции, а именно заинтересовать Вас, заинтриговать и, если посчастливится, даже уловить отклик. Мне хотелось найти точки соприкосновения. Хотелось слушать, читать, смотреть, сравнивать, обобщать, делать выводы. Окунаться, впитывать, наполняться. А главное – думать, думать без остановки, пытаясь заполнить такие ощутимые пробелы в знаниях, силясь хоть как-то дотянуться до Вас. Я делала все, чтобы как можно больше соприкасаться с Вами. Но еще больше я делала, чтобы Вы этой связи не замечали, чтобы на поверхности был виден только ряд случайно соединившихся обстоятельств, а не моя личная инициатива, не мое страстное желание, которые, как мне казалось, могут Вас отпугнуть или быть Вам в тягость.

Да, общее место учебы или работы открывает много возможностей, пусть даже с ограничениями, с общепринятыми правилами игры: студент – педагог, начальник – подчиненный. Летом, с одной стороны, условностей меньше, с другой – нет логически обоснованных мотивов, нет безобидных поводов, и приходится иногда открывать карты. Наверное, именно поэтому с летом у меня всегда ассоциируется это щемящее чувство

Ностальгия.

Если верить словарям и относительно небольшому личному опыту, то значение этого слова не ограничивается понятием «тоски по родине». Это еще и тоска по утраченному, ушедшему. К сожалению, я очень подвержена этому состоянию. Не думаю, что переезд сам по себе ухудшает ситуацию. Порой я тоскую по людям, местам, по чувствам, которые были, но никогда не повторятся в том, прежнем виде. У каждого в жизни есть уголок в душе, ностальгия по которому будет преследовать, даже если ты уйдешь в будущее всего на два шага, на два мига.

Вопреки моему желанию, я сейчас далеко. В последний раз я видела Вас всего лишь позавчера, а уже ностальгирую. Когда я стояла неподалеку, наблюдала, как Вы уходите переулками, а из кафе все еще доносился запах только что выпитого Вами горячего шоколада, я уже тосковала, это уже была ностальгия.

Я даже рада, что не подошла к Вам, не сказала всего этого вслух. Ведь тогда не было бы этого письма, Вы бы не трогали этих листков после того, как я держала их в своих руках. Рада, что мне захотелось написать, продлив, тем самым, жизнь словам, которые просто остались бы в воздухе, случись им быть сказанными за чашкой шоколада.

Конечно, я понимаю, что нет никаких обязательств и быть их не может. И вообще, отнеситесь к этому с юмором. Наверное, ностальгия отступила бы, если бы у меня была возможность хоть иногда поддерживать диалог с тем, кого я считаю своим учителем.

Как бы там ни было, я больше Вас не побеспокою, но хочу сказать: чтобы думать, помнить о Вас, мне повод не нужен».

* * *

Вполне вероятно, что для Антона все началось только тогда, с этого письма. Он был по-настоящему оглушен, отгонял мысль о том, что действительно знаком с автором этих строк. Выл, скрежетал зубами, прикусывая до крови мякоть внутренней стороны щек. Все его существо вопило: «Это она, муза, которую ты видел во время презентации, именно с ней ты хотел улететь в окно, но даже не осмелился подойти, лишь набросав идею новой книги на салфетке». Привкус железа не давал ему спать в эту ночь. Он каждые две минуты бегал к раковине, сплевывал, ополаскивал рот. Антону хотелось раз и навсегда выплюнуть, выдавить из себя это ощущение утраченной возможности, режущее, жгущее его изнутри.

Осознание пришло. Письмо и это расстояние, вдруг возникшее между автором и музой, заставили Антона оплакивать то хрупкое счастье, которое они оба так боялись потерять, не успев найти. Все вокруг его раздражало, выбивало из колеи. Желудок самоотверженно продвигался куда-то к гортани, не принимал ничего, что бы Антон ни ел, что бы ни пил. Он перечитывал письмо, составлял бесконечные варианты ответов, не написав и не отправив ни одного. Антона больше не угнетал страх материализации мечты, он хотел жить и любить, как простой смертный.