Завещание Сталина

— Очередная пакость, а не тост, — задумывается на миг Цыписов, намереваясь следующим ходом снять три шашки соперника и одержать победу: — А вообще я в кармане всегда держал листок с тремя-четырьмя тостами. Чуть профессура забуреет, я им читаю из-за тарелки, — телячий восторг…

Иногда Цыписов высказывает такое, что напрягает старика Бехтерева, но, впрочем, ненадолго: вещи, которые он слышит, ни к какому делу уже не подошьёшь, кончились все дела:

— Думаешь, мы чего-нибудь достигли бы в России, если бы не удерживали толпы в полной темноте? Конечно, тут и спаивание, и развращение, и раскол семей, и сотрясение традиционных основ или, наоборот, надевание новых намордников… Народ должен быть глупым, однозначным, чтобы в урочный час можно было его толкнуть против всех авторитетов: и против героя, и против бога, и против царя, и против родителей… Думаешь, это просто? Нет, не просто, ради этого нужно держать под контролем большинство этих бестолковых выскочек, которые имеют реальное влияние на массу… С этой задачей мы справились: по нашей колее двигались и Керенский, и всё окружение царя, и всё окружение Ленина, а потом и Сталина… Со Сталиным, правда, вышла осечка после войны, когда он нащупал главные нити событий… Но прозревших и шибко энергичных мы убираем, не считаясь с последствиями… Опыт, милый друг, как говорил Мопассан, опыт… И Хрущёв был под наблюдением, и Брежнев, и Горбачёв, и Ельцин. У тебя бы волосы встали дыбом, если бы ты узнал, кто пил и пьёт из наших кубков… Поэтому и не позволю себе ни слова более на эту тему… Хочешь процветать сам, держи в нищете другого — закон, выведенный уже две тысячи лет тому назад… Гимн труду — пойте! Но я пою ещё иные гимны — коварству, лжи, умению навязывать свою волю под видом божьей. Хорошо идут ещё «научные дефиниции». Все невежды без ума от науки. Что делать? Действительность всегда попахивает дерьмом…

Бехтерев, собирая шашки, тихо напоминает о цветах с их ароматами.

— Это тоже завлекалочки, — разъясняет профессор. — Лети, лети, пчёлка. Попробуй наш медок, завяжи наш стручок: чем не принцип тайной ложи?

— Тут не принцип, — возражает бухгалтер Бехтерев, моргая белёсыми, прямыми, как у борова, ресницами, — тут естество. И хитрости никакой. Яблоня предлагает свой нектар, ещё не думая о плодах.

— Ну, это тебе так кажется, — высокомерно смеётся в ответ Иван Иванович, чернея странными глазами. — Ты ведь тоже цветок, на который садятся, правда, одни навозные мухи… Цветок душистых прерий…

Втайне обидевшийся Бехтерев, не подавая виду, решается поддеть на крючок тайного советника каких-то иррациональных сил:

— Вы Беню из третьей квартиры знаете?

— Он ещё жив?

— У него недавно спросили на базаре: «Гражданин, вы случайно не родственник Черномырдина?» Так Вы знаете, что он ответил? «У нас разное происхождение: он африканец, а мои родители из Могилёва!»

— Не смешно.

— Смешно другое. Беня показал мне первую медаль Добровольческой армии — терновый венец, пронзённый мечом, на Георгиевской ленте. Говорит, что его отец получил эту медаль за Ледяной поход. Он был, оказывается, в числе 3698 уцелевших героев.

— Ничего не оказывается, — нервничает Цыписов. Он скупает все медали, а затем перепродаёт их тем, кто выезжает за границу. И Бехтереву это известно. — Не может быть у него такой медали! Еврей в зимнем походе — где Вы это видели?..

— Не знаю, не знаю, — Бехтерев, гордясь собственной выдержкой, медленно собирает шашки в коробку из-под печенья. — Утверждает, что его отец был дружен с Сергеем Леонидовичем Марковым. Был такой лихой генерал. И от него имеет серебряный портсигар с гравировкой.

— Это всё подделка, — успокаивает себя Цыписов. — Брехня!.. Чем дальше событие, тем больше его участников. Мошенники!..

Ни с кем не чикаться

Боясь пораниться, он отрезал голову убитой Ирки большим швейцарским ножом с зазубринами. Пилил позвонки, потому что никак не попадал между ними в более мягкую ткань. От густой крови слипались пальцы.

Окровавленная голова с полузакрывшимися веками не вызывала в нём никаких особых эмоций, голова и голова, как головы свиней или коз, какая разница?

Правда, он постоянно помнил, что Ирка — его жена, он с ней спал множество раз и даже целовал эти губы, на которых теперь пузырилась противная пена. Всё это его очень раздражало.

Он не захотел рисковать. После того как Ирка застала его за сеансом радиосвязи с американским агентом и увидела его доллары, сложенные в круглой жестяной коробке, она потеряла право на жизнь, потому что в любой момент могла заложить его: она была такой же патриоткой-идиоткой, как и её папаша Мурзин. Их сто раз обманывали, продавали, предавали, попирали, как собак, а они всё совались со своей «преданностью Родине». «Какой Родине? Нет уже давно никакой Родины!..»