Завещание Тициана

И впрямь, от полотна исходило ощущение ужаса, страха, жестокости и бесчеловечности. Каждая деталь принимала участие в общем трагическом настроении, пронизывающем картину. Мглистые, грязноватые краски контрастировали с вспышками красного и белого. Пейзаж в глубине картины был размыт, но иным его нельзя было и представить. Выражение лиц персонажей усиливало ощущение беспощадности и бездушности. Марсий, с которого заживо сдирали кожу, хранил на лице непроницаемую маску. Его устремленный в одну точку взгляд был способен заставить поверить, что он уже мертв. Возможно, однако, что он стонал. Стонал, а не вопил от боли и страха, как должно было бы быть. Оба исполнителя приговора со сверкающими ножами, которые они держали весьма изящно, будто перо, демонстрировали полное безразличие к происходящему. Это было безразличие мясников: ни следа отвращения, полнейшее спокойствие. Тот, что на первом плане, вставший на одно колено и сдирающий кожу с торса, с младенческим лицом, белокурыми локонами и венком из листьев на голове походил на юношу. Нежным было и лицо музыканта, который, возможно, не только играл, но и пел. Единственный из всех, у кого был притворный вид и ухмылка, — это сатир с ведром. Он один, кажется, получал удовольствие от вида страданий. Хотя, как знать, возможно, это было обычное выражение лица. Погруженный в раздумья старик явно был во власти сомнения и недоумения, но отнюдь не осуждения или отвращения. Он молчал, как и все остальные. Как и ребенок, бравший зрителей в свидетели. Как и оба пса, которые не лаяли, так как их пасти были заняты: один лакал кровь Марсия, другой держал в зубах птицу, символизирующую душу жертвы. Ни криков, ни реплик, ни лая: от рыжеватых красок, от мрачного освещения, от размытых форм, от непроницаемых лиц, от всего этого варварского действа, от жестокости, которой не было названия, от беззвучно стекающей крови исходило молчание.

Молодые люди долго созерцали полотно, стараясь проникнуться мельчайшими подробностями, и тоже не издавали ни звука. Благодаря тишине в мастерской они и услышали скрип шагов по двору.

— Грабители? — прошептал, вздрогнув, Пьер.

Виргилий сделал друзьям знак как можно скорее спрятаться. Несколько секунд они пребывали в панике. Куда забиться? Шаги приближались. Виргилий, Пьер и Мариетто носились по мастерской, как по мышеловке. Повинуясь первому порыву, Предом бросился к гардеробу. Но от того мало что осталось — несколько тог да лохмотья… Нечего было и думать, чтобы укрыться там втроем.

И вдруг Мариетто осенило. В глубине мастерской к стене была прислонена «Пьета» высотой в три с половиной метра и почти столько же в ширину. Нижняя часть полотна отстояла от стены на полметра. Этого было достаточно. Последним в тайник залез Виргилий. В ту же самую минуту дверь в мастерскую открылась. Виргилий случайно отдавил Мариетто ногу, и тот взвизгнул. Виргилий закрыл ему рот рукой. У самого него сердце было готово выскочить из груди. Ему казалось, что удары сердца, которые ему не удавалось унять, выдадут его присутствие. Он прижался головой к стене и закрыл глаза, чтобы обрести хоть подобие спокойствия.

Посетителей было двое. Хорошо были слышны их голоса. По правде сказать, только один изъяснялся по-человечески. Другой издавал лишь нечленораздельные звуки.

— Взгляни, что здесь творится! Проклятое невезение! Нас опередили!

Голос говорившего был особенный, пронзительный и гнусавый. Ответом ему было невнятное бормотание.

— Что ж, порыщем в этом бардаке, — предложил первый. Вслед за чем послышались звуки лихорадочного поиска среди бумаг, тряпья и чаш для разведения красок.

Один из двоих приблизился к «Пьете». Виргилий отчетливо слышал его дыхание. Все его мускулы напряглись. Вдруг кто-то схватил его за руку. Это Мариетто, перепуганный близостью незнакомца, безотчетно стал сжимать первое, что подвернулось. Виргилий старался не дышать; затаил дыхание и Мариетто. Под воздействием страха Виргилий почувствовал, как леденеет от холода, и рука юного художника стала для него источником тепла, возвращая ему смелость и веру. Вскоре похититель разочарованно удалился от холста: в этой части мастерской поживиться было явно нечем. Мариетто разжал пальцы, но руки не отдернул. Выйдя из состояния столбняка, Виргилий оценил изящность руки: это была рука художника, с кожей, огрубевший от кисти и ступки, масла и пигментов, но пальчики были точеные. Он опустил взгляд и был не на шутку смущен видом рук, лежащих одна в другой. Затем заставил себя сконцентрироваться на долетающих звуках. Поиски двух мародеров, судя по всему, ни к чему не приводили. И тут со стороны двора донеслось эхо новых шагов. Мариетто вновь вцепился в запястье Виргилия. Услышали шаги и грабители.

— Дьявол, — просвистел гнусавый. — Кого-то несет. Тикаем!

В ответ раздалось утвердительное «бу-бу-бу». Любители легкой наживы устремились к двери. Но было слишком поздно. Дверь отворилась перед самым их носом.

— Что же это… — Вновь прибывший не сумел закончить. Его сбили с ног. Глухой удар падения совпал со звуком удирающих во всю прыть ног.