Завещание Тициана

Виргилию этого времени хватило на то, чтобы отыскать человека, согласившегося доставить его письмо по назначению во французскую столицу. Барка была пришвартована напротив харчевни. Это была просторная посудина тридцати — сорока метров в длину с несколькими парусами и частично крытой палубой. Стоило друзьям приблизиться к ней, возле них оказался пес.

— Тс-с, Торчеллино, — раздалось за спиной молодых людей с порога харчевни.

Беспородный пес утих и завилял хвостом.

— Торчеллино? — переспросил Виргилий.

— Я откопал этого бастарда в Торчелло, под крыльцом церкви Успения Пресвятой Богородицы, где он подыхал от голода и лихорадки. Там сейчас не очень-то приятно. Как для животных, так и для людей: в болотах вдоль Сили и Дозы[5] малярии невпроворот.

Рассказывая, как он нашел пса, капитан готовил барку к отплытию. Помощник капитана и юнга подвели к ней ялик, полный товаров, и привязали к борту. Пьер и Виргилий подхватили свои пожитки и спрыгнули на палубу.

— Ничего себе скорлупка? — бросил им капитан, с гордостью оглядывая свою собственность. — А до чего остойчива! А сколько всего вмещает!

Он схватил брошенный ему конец и завязал специальным морским узлом, что было знаком немедленного отплытия. Вслед за французами на барку спрыгнули помощник и юнга. Последним на борт вскарабкался Торчеллино и, повизгивая, бросился к ногам Виргилия. Якорь был поднят.

Спуск по Бренте прошел под неустанный говор капитана, знатного рассказчика. Он изъяснялся на необычном для французского уха наречии с венецианским акцентом, в котором то и дело мелькали турецкие, немецкие, славянские словечки, вошедшие в его лексикон от общения с торговцами, путешественниками и моряками разных стран. Привыкшие к городскому итальянскому языку и университетской латыни, друзья были слегка ошарашены его речью. Пройдя по реке несколько лье, капитан приказал поднять паруса. Они наполнились легким бризом.

— Ветерок что надо, — заметил капитан, после чего надолго замолчал.

На барке воцарилась тишина. Кто занялся делом, кто погрузился в свои думы — капитан следил за курсом, помощник управлялся с парусом, а юнга не спускал глаз с нагруженного ялика. Неподвижно сидящий на носу Торчеллино, казалось, превратился в одно из тех изваяний, что украшают суда. Зачарованные лунным светом, убаюканные покачиванием барки, обдуваемые ласковым ночным ветерком, друзья предались каждый своим мыслям. Ни вилла Контарини, ни вилла Мальконтента, вдоль которых они проплывали, ни великолепные дворцы, воздвигнутые по берегам, не вызвали их восхищения. Что делается в Венеции? Здоров ли дядя? Послужит ли ему лекарственная трава из Ботанического сада? Чем они смогут помочь несчастным? Не сгинут ли сами в урагане лихоманки? Вот что томило, не давало покоя Предому и его другу-

По двадцати одному году на брата — вот и все, чем они владели, темноволосый Виргилий и русый Пьер. Один высокий, с незабудковыми глазами, другой пониже, с добрым взглядом. В августовской ночи трудно было различить и цвет волос, и цвет глаз.

В бледном свете занявшейся зари они подошли к лагуне. В центре топкой долины, едва тронутой лучами солнца, стояла Венеция — еще далекая, еще неясная, словно покачиваемая зыбью, похожая на корабль-призрак. По мере приближения марево, заволакивающее крыши, рассеивалось, и вырисовывались благородные очертания розовых домов, дворцов, церквей. Пред ними во всем своем великолепии предстала Светлейшая.

Они причалили к Каннареджо, небогатому, удаленному от центра кварталу Венеции. Дебаркадеры были деревянные, улицы немощеные, дома обветшавшие, а берега утопали в грязи.

Чезаре Песо-Мануций, дядя Предома, проживал в Кастелло, одном из шести кварталов города дожей, довольно-таки простонародном, деля дом со своим кузеном, книгопродавцем; там же на первом этаже располагалась книжная лавка.

— Как вышло, что твой дядя стал врачом, а не печатником или книгопродавцем, как все Мануции, начиная с прославленного Альдо[6]? — поинтересовался Пьер.

— Ты о великом Альдо, славе семейства Мануциев! Нет, Чезаре не подхватил семейную эстафету. Его кузен Паоло сделал это за двоих. У дяди в семье репутация чудака. Но будь спокоен, он большой жизнелюб! Больше всего на свете он ценит хорошую выпивку, веселье и возможность почесать язык. Ты с ним легко сойдешься.

Берег, на который они ступили, густо порос травой. По длинной и узкой Дымной улице они вышли к церкви Девы Марии Чудотворицы. Все вокруг них было погружено в странную сторожкую тишину. Виноват ли в том ранний час? Или же обитатели Кастелло попрятались в свои дома с закрытыми ставнями, думая, что там они в большей безопасности, чем на улице?

— Только бы они все не поумирали, — мрачно проговорил Пьер.