Завещание Тициана

— Не знаю, когда случились первые заболевания на границе республики, но здесь, в самой Венеции, все началось в прошлом году. Матросы завезли болезнь по Бренте и Бакхольоне. Сперва никто не обратил на нее внимания. «Еще один случай матросской болезни», — говорили меж собой. А потом настало лето, а с летом засуха, а с засухой по всему городу стали обнаруживать мертвых. Зима была лишь недолгой передышкой. С тех пор число заболевших все увеличивается. Десятки новых больных в день, порой доходит до сотни. Точно не скажу. Да и откуда мне знать?

В знак бессилия он уронил руку на стол. От удара стол задрожал, жидкость в чарках затряслась.

— В Падуе с конца весны по пять-шесть умерших в день в лазарете и больше полусотни в домах и на улице, — поделился Пьер тем, что знал от своих друзей-медиков. — В целом уже перевалило за десять тысяч умерших. Упокой, Господи, их души. Просто ужас! Если так пойдет и дальше, в Падуе останется две трети, а то и половина населения, если только осенью еще постоит тепло.

— И здесь открыли лазарет. Даже два, оба на островах, — вздохнул венецианец. — Новый лазарет на острове Святого Эразма — для тех, кого отправляют в карантин, и Старый — неподалеку от Лидо — для тех, кому уж не выкарабкаться. Однако почти ничего не было предпринято, дабы избежать худшего. Наш дож не пожелал знать, что творится. Я бы даже сказал: ему нравится быть слепым. Тому назад два месяца он созвал на консилиум известнейших медиков, но все это превратилось в комедию. Досадный и постыдный маскарад. Тьфу, гадость!

— Я знаком с одним из тех, кто присутствовал на этой встрече в герцогском дворце. Это было десятого июня, верно? — вмешался Пьер. — Этот человек вышел оттуда потрясенным.

— Я сам присутствовал на этой жалкой комедии, — продолжал Чезаре. — Депутат по делам здоровья заказал книги моему кузену. Но тот почел за лучшее покинуть город в начале июня: вот я и взялся доставить заказ. Это были: «Хирургия» Ги де Шольяка, «Консилиум по вопросам чумы» Бернардино Томитано, «Соображения по поводу чумы» Алессандро Бенедетти и «De Contagione et de Contagiosis Morbis et eorum Cautione»[10] Джироламо Фракасторо. Все эти трактаты ничему не послужили, весь консилиум превратился в говорильню, о которой и вспоминать не хочется.

Племянник Чезаре знал, что довольно пустяка, чтобы изменить настроение дядюшки. Поскольку Пьер, которого рассказ об этом собрании у дожа интересовал в высшей степени, буквально впитывал в себя слова дяди, Виргилий подлил тому вина и, подвинув наполненную до краев чарку, просил продолжать. Рассказчик отхлебнул вина.

— Как вы уже слышали, это был спектакль, да и только. Одни декорации чего стоили: заседание происходило в зале Большого совета. Да и костюмы были что надо: красные мантии судейских, черные — врачей, пурпурные — прокураторов, ну и рыцари во всем золотом.

— А кто был в заглавных ролях? — поинтересовался Виргилий. Большому любителю театра, в свободное время балующемуся пером, ему не составило труда поддержать придуманное дядей сравнение.

— Дож Мосениго, конечно же, Меркуриале и Каподивакка.

— Джироламо Меркуриале и Джироламо Каподивакка! Два выдающихся профессора практической медицины из Падуи, — прокомментировал Пьер и смолк, ожидая продолжения рассказа.

— Может, они и выдающиеся, да только преступники, — возразил ему Чезаре. — Этот Каподивакка вполне заслужил свое имя: «коровья башка». Он явился на совет уже заранее уверенный, что в городе нет чумы, и остался при своих взглядах. Его же аргументы не были хоть сколько-нибудь убедительны, вот они: «Пятнадцати мертвых в день недостаточно, чтобы говорить об эпидемии», «смертельные случаи — результат какой-то особой разновидности лихорадки». И наконец просто перл: «Non essere peste ma principio di peste»[11]. Будь я в театре, я бы аплодировал подобным репликам, но в зале Большого совета, понимая, что дож прислушается к мнению этой «коровьей башки», а значит, никаких мер против чумы принято не будет, я испытал приступ тошноты.

Чтобы избавиться от горького привкуса, сопровождающего воспоминание о десятом июня, Чезаре сделал три больших глотка.

— Возможно ли, что никто не возразил падуанцам?.. — недоверчиво спросил Пьер.

— …чтобы убедить в наличии эпидемии, — подлил масла в огонь Виргилий, который не зря был сыном судьи, студентом права и будущим адвокатом.

— Да нет, нашлись двое: венецианец Николо Комаско и врач из евреев Давид де Помис. Они взяли слово и стали доказывать обратное: «Хе vera peste»[12]. Но их выслушали лишь для проформы.

Выражая личное убеждение, вынесенное им из сцены, свидетелем которой он стал, Чезаре заговорил глухим голосом:

— Было впечатление, словно речь шла о деле чести. Два знатока из Падуи не пожелали терять лицо и предположить, что в Венеции чума. Заметьте, они были последовательны и решили довести свою логику до конца. На следующий день с целым кортежем брадобреев и священников они отправились навестить несчастных, взглянуть на их «гнойнички» и даже кое-кого немного полечили.