Завет, или Странник из Галилеи

Из людей окружения, за исключением Андреаса, только Иоанан оказывал мне некоторое дружеское расположение. Привязанность Андреаса была настолько искренней и безыскусной, что даже никто из женщин не мог ее разрушить. Вероятно, наша дружба с Иоананом зародилась во время путешествия из Сура. Иоанан был наделен от природы живым восприятием и любознательностью, и общение со мной давало ему возможность словно через открытое окно увидеть мир за пределами Галилеи. Он расспрашивал меня о местах, где я бывал, о жизни, о чудесах, о традициях и религиях. Иоанан был безусловно, яркой натурой и, пожалуй, единственным из всей компании привлекательным внешне. Я был уверен: если бы не то влияние, которое оказывал на него Иешуа, Иоанан проявил бы себя как самостоятельная личность и стал бы известен и в Тверии, и в Иерусалиме. Отец его — рыбак, дела его шли хорошо, их дом был одним из самых больших в городе. Измучившись в доме Кафаса из-за тесноты и напряженной атмосферы, я принял приглашение Иоанана перебраться к нему. Я устроился под навесом на заднем дворе, где смог обрести относительную свободу.

Имелась еще одна причина, по которой я решил отделиться от остальной части группы. У меня хранилась «казна». Я так и не смог разузнать, как в недрах кружка зародилось стойкое предубеждение относительно денег. На мой взгляд, это были чистой воды предрассудки, возникшие еще до Иешуа, однако я был свидетелем, что многие местные жители совершенно искренне верили, что в монетах живут демоны. Иешуа подразумевал совсем иное. А между тем догадаться было очень просто — это был способ излечиться от порока жадности. Он представлял собой простое самоограничение, что помогало устранить барьеры, разделяющие людей. Мы частенько приходили куда-либо, не имея с собой ни корки хлеба, ни гроша в кармане. Но, удивительное дело, несмотря на нашу нищету, а может быть, благодаря ей, мы были обеспечены всем необходимым. Нам с готовностью предлагали и еду, и кров.

Но надо признать, что все же трудно было сохранить свой замкнутый мирок там, где все продавалось, покупалось или обменивалось. Прежде всего потому, что об Иешуа узнавало все больше людей, и у него появились обеспеченные покровители, которые жертвовали или уговаривали сделать пожертвования в пользу общины. Еще до моего появления среди последователей, был некий Матфей. Он служил на таможне, и сначала ему поручили взять на себя труд казначея. Но постепенно эта роль отошла ко мне, наверное, так Иешуа хотел выказать свое доверие. Остальные при этом остались очень довольны таким оборотом дел, так как это позволяло им остаться незапятнанными. Мне же в таком случае пришлось примерить шкуру «козла отпущения». Говоря откровенно, немалая доля пожертвований имела достаточно сомнительное происхождение: нам подавали и мытари, и коллаборационисты — словом, те, кого в порядочном обществе старались избегать. Однако Иешуа не только не отказывался от их лепты, но никогда не интересовался ее источником. Если деньги приносил бедняк — тем лучше, полагал он, мы должны будем найти возможность вернуть долг. Если же деньги приносил богач, то наверняка мы найдем им лучшее применение.

На мой взгляд, Иешуа часто рисковал оказаться в неловком положении, когда день его начинался с превознесения бедных, а вечер заканчивался ужином в доме у сборщика податей. В Иудее подавляющая часть населения склонна была искать во всем политический подтекст, и поначалу меня шокировала его переменчивость. Идеи Иешуа, с которыми мне довелось познакомиться, были не просто взглядами, которые сводились к нескольким простым принципам. То, о чем он говорил, нужно было принять, прочувствовать и пережить, сделав частью самого себя, и только затем прийти к пониманию. Поначалу мне не хватало терпения следовать его логике. Он часто говорил о Царствии Божием. Идею он взял у Иоанана, но развил ее, привнеся собственное видение. Иешуа объяснял нам, чтО есть Царствие Божие, обращаясь к различным аналогиям. Он рассказывал множество историй, чтобы объяснить сущность этого Царствия. Но объяснения были слишком пространные и нечеткие. Мне было совершенно не ясно, где оно находится, на небесах, или на земле; кто им правит — обычный правитель или сам Господь, как об этом проповедовали зелоты. Впервые услышав его речи, я принял было Иешуа за тайного приверженца нашего дела, который проповедует скорое восстание, усиленно прибегая к иносказаниям, чтобы не выдать себя и не быть арестованным. Но после личных бесед я понял, что ошибался. Царствие, о котором говорил Иешуа, было вовсе не политическим понятием, кроме того, в нем было больше философии, чем материального воплощения. Для его установления не требовалось мятежей. Как-то я возразил, что речь идет, наверное, о бальзаме, годном для того, чтобы ярмо угнетения не слишком давило.

— Ты хочешь изменить серьезные вещи, но не можешь сделать простого — изменить свои мысли, — услышал я.