Завет, или Странник из Галилеи

Так многие из его последователей, считавшие себя людьми благочестивыми, начали отдаляться от него. Те же, кто раньше были чужды его учения, сейчас вдруг возомнили его воплощением Вакха и стали просить его благословить урожай или излечить от бесплодия, что приводило его в ужас. С самого раннего утра, бывало, у ворот дома Кефаса уже собирались несколько десятков поклонников. Его проповеди едва можно было расслышать, стоя в огромной бурлящей толпе, собравшейся за пределами города. Среди всей этой суеты к нему продолжали приходить больные, надеющиеся на помощь, и их становилось все больше; шумящая разношерстная толпа разрасталась до огромных размеров. Люди начинали преследовать его, и иногда, завидев их, он ускользал, прихватив с собой кого-нибудь из нас, оставляя их довольствоваться пустыми ожиданиями.

— Если кто-то придет просто поведать им истину, они разочаруются, — с горечью признался Иешуа, — они хотят только чудес.

Он становился все более замкнутым. После обращения к нему больных, и даже часто именно после таких обращений, он выглядел совершенно обессиленным. Казалось, что исцеление уносит и его жизненные силы. Хоть внешне его помощь больным имела признание и была мощной поддержкой его проповедям, на деле исцеления только мешали его служению, и, понимая это, он терял к ним всякий интерес. Но и на этот раз последствия разрушали всякую логику, но отнюдь не репутацию Иешуа — чем реже он выступал как лекарь, тем настойчивее распространялись слухи о чудесных исцелениях. Люди горели желанием получить то, что когда-то было предложено свободно и в большом количестве, а теперь становилось редким явлением. Теперь у ворот дома собирались во множестве слепые, хромые, родственники приводили и приносили умирающих, преисполненных последней надеждой, а мы были вынуждены отказывать им.

Иешуа попал в замкнутый круг — он почти не появлялся перед народом, но чем меньше его видели, тем больше судачили о его необыкновенных возможностях. Если же Иешуа хотел обратиться к людям для того, чтобы просто поговорить с ними, они сильно расстраивались, подозревая, что Иешуа не хочет или не может творить чудеса из-за их маловерия или греховности.

Однажды произошло следующее. Один калека из Синабрия упросил свою родню переправить его через озеро в Капер Наум и принести к Иешуа. На что он только ни пошел, чтобы предстать перед взором Иешуа. Родные калеки подняли носилки на крышу дома Кефаса и затем осторожно спустили их во двор прямо под ноги проповеднику. Кефас, отругав настойчивых «гостей», хотел было выставить их вон, Иешуа, однако, тронула такая настойчивость. Как оказалось, человека привела к Иешуа не столько вера, сколько скептицизм и желание раз и навсегда развенчать славу Иешуа.

— Я понимаю твой скептицизм, — сказал Иешуа, — только Бог имеет такую власть, какую они ищут.

— Тогда почему вы не препятствуете им так говорить о вас?

— Что я могу поделать с тем, как говорят обо мне люди? — возразил Иешуа.

— Вы как та безобразная девица, — сказал калека, — которая никогда не выходила на улицу, чтобы не увидели ее уродство. Вскоре разнесся слух, что на самом деле она красавица, и перед ее дверью стали собираться толпы воздыхателей. Когда сестра упрекнула девицу в обмане, та, очень довольная разговорами о своей красоте, сказала, что не может ничего поделать — так говорят.

Иешуа совсем не рассердился на его слова и даже, наоборот, развеселился. В таком хорошем настроении его не видели уже несколько недель. В конце концов они со стариком-калекой после долгой беседы расстались совершенно по-дружески. Старик пообещал, что расскажет в Синабрии, как он, не найдя чудес, нашел гораздо более редкую вещь — настоящую мудрость.

Произошло то, что больше всего любил Иешуа, — беседа здравомыслящих людей, которые поверяли друг другу свои мысли, беседа, в которой ему удалось отстоять свое мнение. Он был даже не самородком-целителем. Он был, что называется, учитель по призванию, без всякой мистики, без сектанства. С самой ранней поры нашего с ним знакомства и в дальнейшем, по мере того, как я узнавал его, он открывался мне как личность, которая владеет простой, но в то же время глубокой истиной и хочет донести ее до людей. И, несомненно, именно такой Иешуа привлекал меня к себе и именно о таком Иешуа я теперь тосковал. Все могло бы сложиться совсем иначе: он мог бы вести спокойную жизнь в Назерете или в Капер Науме, пользуясь некоторым авторитетом среди немногочисленных своих последователей. Все могло бы быть именно так, но пошло совсем по-другому; люди нуждались в нем, и их надежды, связанные с ним, были огромны. И в самом Иешуа чувствовалось нечто особенное. Он представал перед людьми, жаждущими увидеть его, в каком-то ином свете: казалось, что появлялся совсем иной человек, я бы сказал даже — второй человек, существующий вместе с первым Иешуа. Еще я думал о том, что время выступало его врагом, а не союзником. И он, проповедующий мир и ищущий мира, никак не мог сам его обрести.