Завет, или Странник из Галилеи

Мы и мысли не допускали о том, чтобы оставить Иешуа. Но надо было придумать способ обезопасить себя. Как ни странно, именно Симон принес много пользы нашей маленькой компании. Успокоившись, а все произошедшее убедило его в том, что сила Иешуа гораздо мощнее силы демонов, он высказал разумную мысль. Симон, по правде сказать, все это время не баловал нас разумными рассуждениями, но тут обратил наше внимание на то, что, по его наблюдениям, звери водятся в лесистой части склона и вряд ли, даже для охоты, покинут надежное укрытие. Найдя все, что сказал Симон, вполне разумным, мы перенесли нашу стоянку к вершине горы. Воздух там был холоднее, но было не так сыро. Чтобы еще больше обезопасить себя, мы построили что-то вроде крепостной стены из земли, камней и веток, найденых тут же. Затем мы, также в отдалении, возвели убежище для Иешуа, которым, как мы потом убедились, он почти не пользовался. Симон был воплощением заботы: он нашел ручей, где можно было брать питьевую воду, ловко смастерил ловушки, и теперь нам не грозил голод. С течением дней все слабее становился наш страх перед дикими хищниками, и в то же время мы чувствовали, как начинаем сливаться с окружающей нас нетронутой природой. Наше уединение длилось несколько дней, затем дни переросли в недели, хотя о времени мы судили весьма условно. Одна лишь луна была нашим ориентиром в смене дней, и мы иногда начинали путаться, в какой из дней отмечать субботу. Иешуа поначалу держался в отдалении, не делил с нами трапезы, возможно, он вообще не принимал пищу. Большую часть времени он молился, уходя к вершине горы. Часы, не занятые молитвой, он посвящал делам, которые так или иначе увлекали его. Так однажды он попросил у Симона нож, после чего целый день провел за работой, вырезая что-то на бревне, которое принес из леса. Когда вечером мы осмелились подойти и посмотреть, что получилось, то с удивлением увидели наши портреты: наши образы были запечатлены с такой поразительной точностью, что несколько минут мы стояли онемев, всматриваясь в собственные лица.

— Учитель, — прервал молчание Иоанан, — нельзя творить никакого подобия, ведь так?

— Да, — сказал Иешуа, — вы правы, сожгите его лучше.

Мы замешкались, но он заставил нас бросить бревно в огонь.

Но все же через некоторое время мы стали замечать, что Иешуа мало-помалу становится прежним, таким, каким мы его знали. Все началось с того, что он начал вместе с Симоном обходить расставленные капканы. Симон был безмерно счастлив. Он рассказывал Иешуа во всех подробностях, как надо ставить ловушки, какую приманку использовать, как узнать повадки зверя, чтобы затем наверняка изловить его. Мы наблюдали, как рано поутру они вдвоем отправлялись в лес, словно два заядлых охотника. До нас доносилась болтовня Симона, и вместе с ней приходило чувство, что вернулась наша прежняя жизнь. Иешуа стал садиться есть вместе с нами, он более не изнурял себя жестокими постами. Казалось, ему стало нравиться находиться здесь, с нами, среди дикой природы, где никто не досаждал ему, никто ничего от него не требовал. По моим наблюдениям, Иешуа был далеко не из тех, кто стремится к льстивой толпе, но, наоборот, такие, как он, находят радость в одиночестве или среди небольшой группы друзей, как было здесь и сейчас. Он мирился с тем, что его признают вождем, только потому, что не умел этого избежать. Наши с ним отношения, как мне казалось, снова стали дружескими, простыми и доверительными, как в то время, когда мы подолгу беседовали с ним во дворе у Кефаса или на берегу озера.

Однажды мы с ним завели разговор об Эфесе. Он спросил меня о моей семье. Как ни странно, но об этом мы с ним заговорили в первый раз. Я рассказал, что мои родители погибли в пожаре во время знаменитых антиеврейских волнений, произошедших лет десять назад. Я в то время был в Иерусалиме, где заканчивал свою учебу. Когда я вернулся в Эфес, мечтая помочь отцу в его делах, то обнаружил, что от квартала, где жила моя семья, остались одни головешки.

— Это сильно повлияло на вас.

Я не ожидал такой реакции.

— Да, это полностью изменило мою жизнь.

— И вы вините во всем римлян.

— Ну, если говорить коротко, то да.

Я ожидал, что он будет возражать, убеждая меня, что политика Рима направлена на защиту евреев: в римском законе для них даже предусмотрены особые привилегии. В конце концов, ведь не римляне же сожгли дом моего отца — это сделала невежественная толпа, обозленная как раз-таки имеющимися у евреев привилегиями. Если бы он высказал мне все это, то, вероятно, я не знал бы, что возразить ему, кроме того, что я раз и навсегда уяснил себе, будучи молодым человеком, а именно: еврей должен быть свободен. Он не должен ради привилегий вставать на колени. Нас, богоизбранный народ, будут постоянно преследовать везде и всюду. Нас по сей день держат в цепях, несмотря на нашу избранность. И так будет продолжаться до тех пор, пока мы не порвем с Римом. Однако теперь я не был уверен, что по-прежнему верю в подобные постулаты.

К моему удивлению, Иешуа сказал только:

— Я очень вам сочувствую.