Завет, или Странник из Галилеи

Так или иначе, я виделась со своим мужем лишь несколько раз за день, и то мельком. Вставал Иосиф засветло, чтобы успеть к началу работ добраться до храма, а возвращался затемно. Так как мне позволялось готовить только для самой себя, ужинал Иосиф вместе с братьями и возвращался ко мне для того лишь, чтобы лечь спать. Я помню, как однажды, вернувшись домой, он протянул мне несколько фиг, которые купил для меня по дороге. Эта неожиданная забота вдруг очень растрогала меня, и я принялась расспрашивать его о работе и о том, как продвигается постройка храма. Но все же я почти всегда была очень сдержанна с ним: наверное, во мне говорила гордость. Конечно, я понимала, что это замужество было спасением для меня, но мой спаситель оказался неотесанным скуповатым занудой. Мне тогда и в голову не могло прийти, что, может быть, он чувствует себя неловко рядом со мной, совсем еще ребенком. Да и какая власть была у этого ребенка над ним? Только не власть плоти. Иосиф строго придерживался данного им слова. Он действительно не прикасался ко мне. Даже те фиги он не положил мне в руку, а бросил на землю, чтобы я сама взяла их, так что я даже случайно не могла дотронуться до него. Он был — или казался мне тогда — человеком честным и порядочным, для которого каждая вещь имеет только одно значение.

Когда ребенок появился на свет, Иосиф, придя однажды домой, сказал мне, что нам нужно уходить из города. Он боялся, что правда вот-вот выйдет наружу, и братья его могут быть опозорены. На это я с достоинством ответила, что хоть и не знаю точно, что в таком случае предписывает Закон, но мальчик должен быть обрезан, как требуют наши традиции. Иосиф сказал, что я могу поступать, как считаю нужным. И я отправилась в Иерусалим, где над ребенком совершили священный обряд, а мой муж Иосиф был именован его отцом.

Затем Иосиф снова подступился ко мне, торопя покинуть наш дом, но я опять отказалась это сделать, прежде чем закончится тридцатитрехдневный срок и не будет принесена полагающаяся случаю жертва. Иосиф опять уступил мне, но выбрал для жертвоприношения пару молодых голубей, хотя я настаивала на ягненке, думая заплатить за него из моего приданого. Я не знала, почему так настаивала на выполнении всех обрядов, я не могла объяснить даже себе самой, почему это так важно для меня. Не знал этого и Иосиф. Иосифу, конечно, было на руку законное признание ребенка, так как оно свидетельствовало о том, что ребенок его. Но, насколько я успела к тому времени узнать своего мужа, ему были совершенно не свойственны какие бы то ни было уловки и хитрости. Значит, он пытался хоть каким-то образом пойти навстречу моим желаниям. Может быть, сам ребенок пробудил в нем нежные чувства — мальчик был очень спокойный и очень красивый. Мне кажется, Иосиф испытывал какой-то необъяснимый трепет перед этим ребенком, об отце которого он не знал ничего.

На следующее утро, еще до рассвета, мы покинули Бет Леем. Поклажа Иосифа была невелика: его старый плащ да ящик с инструментами. Я же должна была нести дорожную провизию для всей нашей семьи. О том, куда мы направляемся, Иосиф мне не сказал, а я не смела задавать ему лишние вопросы. Было непонятно, наше путешествие затянется надолго или мы доберемся до места через день-другой. Однако это и не имело особого значения, ведь все мое имущество, если не считать приданого, состояло из двух платьев, в одном из которых я выходила замуж. Единственное, что меня действительно беспокоило, это был ребенок. Как он перенесет жару в пути, волновалась я, ведь приближалось лето. К счастью, с самого начала наш путь шел вдоль кромки достаточно полноводного ручья, которому не страшен был полуденный зной, и я могла купать ребенка.

После рождения ребенка я уже не считалась больше нечистой, и Иосиф решил приступить к исполнению своего супружеского долга. Это случилось в караван-сарае под Бет Гаврином. Место для нашего семейства отыскалось лишь в углу под галереей. Ребенок не спал, но месяц лишь только народился, и супружеское ложе, которым являлся плащ Иосифа, скрывала тьма. Я помню жесткую грубость кожи моего супруга и свои мысли о том, что законный брак в конце концов оказался не так ужасен, как грех, но, в общем, разница была не велика: меня не покидало ощущение насилия.

Мы продолжали свой путь и, миновав холмы под Бет Гаврином, вышли на равнину. Я впервые видела эти места; надо сказать, что за всю свою жизнь я почти не покидала Иерусалим, а если и бывала где-то, то не дальше ближайшей деревни. Я была несказанно удивлена и с интересом разглядывала попадавшиеся по пути сады с фруктовыми деревьями. Я почему-то всегда считала, что здешние земли находятся в запустении. Мое беспокойство за ребенка росло день ото дня, он выглядел очень слабым. Он страдал от жары, и я всерьез опасалась, что он не перенесет путешествия. Мне подумалось, что если ребенок умрет, придется сразу возвратиться в Бет Леем в нашу бедную лачужку. И как жить потом с тем, с кем тебя ничего больше не связывает?