Завет, или Странник из Галилеи

Когда закончился срок траура, Иешуа ушел от нас. Встав как-то утром, я нашла кровать сына пустой. Ему едва исполнилось десять лет. Не скрою, у меня тогда возникло сомнение, что я когда-нибудь смогу снова увидеть его.

После ухода сына я стала больше работать, часто и надолго уходила в город, предлагая свои поделки в разных кварталах: я продавала их сама или забирала положенную мне плату у уличных торговцев. Могло показаться, что я внезапно стала нуждаться в деньгах. Но на самом деле это было не так. Я могла, конечно же, спокойно сидеть дома с детьми, а не слоняться по городу, как какая-нибудь бродяжка. Однако на меня напало какое-то необъяснимое беспокойство, я не могла удержать себя в том тесном мирке, предназначенном для меня, не могла проводить бесконечную череду дней с мужем, за полночь возвращавшимся с работы, с детьми, так похожими на него и так мало — на меня. С уходом Иешуа у меня все чаще появлялось ноющее чувство одиночества, которое я испытывала, будучи женой и любящей матерью, однако дети, с которыми я осталась, были во многом чужими мне.

Я исходила множество улиц города, увидела жизнь Александрии, такую разную, посетила места, куда даже не заглянула бы раньше. Александрия справедливо славилась своей пышной красотой. Но кроме красот город изобиловал всякого рода мерзостями. Детей похищали на улицах и затем продавали в самое жестокое и позорное рабство. Здесь удовлетворяли свою похоть мужчины и женщины, пресыщенные развратом и жаждущие все более разнузданного потворства своим порокам. Александрия по праву считалась городом всех религий — ей были известны самые разные культы и идолы. Город, в котором можно было случайно натолкнуться и на жреца египетского храма, и на принца крови, и на знаменитого вора.

Мне казалось сначала, что мое бесконечное блуждание по городу объясняется единственным желанием случайно или нарочно встретить Иешуа и как-нибудь постараться загладить свою вину перед ним. Я хотела предложить ему наследство. Отдам ему свои деньги — и он сможет идти путем, который он выбрал, не подвергая себя опасности стать бродягой и попрошайкой. Вскоре я убедилась, что Александрия вовсе не такой большой город, как могло показаться сначала: найти в нем моего сына было не столь уж сложно. Я получила известие о нем уже через несколько недель после его ухода. Мне рассказала о нем женщина, жившая в нашем квартале: она видела Иешуа на улице. Потом я сама издали несколько раз видела его, но не осмелилась подойти и заговорить с ним. Я не могла подобрать слов и боялась, что наш разговор не получится. Когда я наконец решилась, то не сказала ему сразу о наследстве и не отдала деньги. Вместо этого я предложила ему пойти поучиться какому-нибудь ремеслу, какое ему подойдет. И тут же пожалела об этом, с горечью вспомнив слова Зекарьи.

— Нет ремесла, которое подошло бы мне, — сказал Иешуа.

— Что же тебе подойдет? Бродяжничество?

— Я не бродяжничаю. Я нашел себе учителя.

Я не сказала ему ничего о том, что хочу дать ему денег, чтобы он мог свободно выбрать свой путь. Трудно объяснить, почему я промолчала. Наверное, я подумала, что он еще ребенок и не сможет распорядиться деньгами разумно, он может вообще раздать их — по примеру Артимидоруса. Но было и еще что-то. Когда я увидела его, мне расхотелось давать ему свободу, надежда вернуть его себе забрезжила в моем сердце. Возможно, я боялась, что он откажется от меня, и тогда я окончательно потеряю его, без надежды обрести снова.

Несколько сердито я спросила Иешуа, отказывается ли его новый учитель от платы, как это делал Артимидорус. Про себя я думала, что на самом деле новый учитель — это детская выдумка, высказанная, чтобы подразнить меня.

— Я помогаю ему вести хозяйство, — сказал Иешуа.

— Значит, ты его раб?

— А ты раба своего мужа, — парировал Иешуа, — а он — своего хозяина.

Я рассердилась окончательно, так как не знала, что ответить ему. Мне так хотелось защитить его; как я и предполагала, у него не было никакого учителя, и он жил на улице. Как я могла убедить его довериться мне? Отбросив неприязнь и враждебность, позволить мне спасти его? Возможно, между нами не было еще враждебности, была лишь привычка не доверять друг другу. Я знала, что Иешуа не испытывал ненависти ко мне, просто был замкнут и недоверчив, но как мы могли сломать эту преграду?