Завет Кольца

Все было таким же, как накануне, и тем не менее с каждым шагом Раскелл чувствовал себя все более неуютно. У него было такое ощущение, словно молчаливые тени в зарослях окружавших их деревьев наполнялись какой-то невидимой шепчущейся жизнью, словно к бормотанию реки примешался хор голосов грозящих им лесных духов. Раскелл внезапно почувствовал, что за ними наблюдают, — более того, подстерегают. Он угадывал, что не лучше чувствует себя и Хольм: в поведении проводника была заметна нарастающая нервозность, и те быстрые взгляды, которые он время от времени бросал вправо и влево, выдавали повадку уже не охотника, а, скорее, того, на кого охотятся.

Только к полудню они наконец оторвались от реки и углубились в лес. Здесь было темнее и мрачнее, а их шаги отзывались каким-то странно ухающим эхом. Деревья поднимались из зарослей папоротника и переплетений каких-то серых нитей, напоминавших паутину; теперь Хольму приходилось браться за мачете, чтобы прорубать дорогу.

Один раз они увидели оленя — огромного гордого самца с роскошными рогами; Раскелл схватился за ружье, но Хольм удержал его.

— Рано, — сказал он. — Стрелять оленей вы можете где угодно.

Раскелл с легкой досадой опустил руки. Хольм, конечно, знает, что делает, но они уже почти полтора дня в пути и за все это время даже самой мелкой дичи не видели. У Раскелла понемногу начинали чесаться руки.

Они отправились дальше и вышли наконец на широкую, поросшую травой прогалину. Хольм молча кивнул на крохотное озерцо посредине поляны и спрятался за куст. Раскелл присоединился к нему.

— Теперь надо ждать, — прошептал Хольм.

— А долго?

Хольм усмехнулся.

— Может, час, может, день, может, и дольше. А может, он вообще не придет. Я ведь говорил, что надо набраться терпения.

Раскелл немного подождал, потом снял с плеча ружье и начал медленно и тщательно проверять его. Не то чтобы в этом была какая-то надобность: оружие находилось в идеальном состоянии, как и подобает двухтысячедолларовой винтовке, но он просто должен был занять чем-нибудь руки.

— Я все не могу отделаться от мыслей о вчерашнем, — прошептал он через некоторое время.

Хольм поджал губы.

— Гарбо?

Раскелл кивнул:

— И это тоже. Но не только. Вы… Вы ведь мне говорили неправду, да?

Тонкие губы Хольма искривила усмешка.

— А я вам вообще ничего не говорил. Я обещал вам необычного зверя, и вы его получите.

Раскеллу стоило неимоверного труда сохранить спокойствие.

— Еди… единорога? — спросил он; в любое другое время, задав такой вопрос, он показался бы себе неописуемо глупым и жалким, но не сейчас.

Некоторое время Хольм молча смотрел сквозь кусты на поляну. Затем он кивнул:

— Да.

Раскелла это даже не удивило. Наоборот, он был бы удивлен, если бы Хольм сказал что-то другое.

— Следовательно, этот Гарбо вовсе не сумасшедший, как вы пытались меня убедить, — уже спокойно сказал он.

Хольм в раздражении посмотрел в сторону.

— Я вам сказал, Раскелл, забудьте о нем, — с неудовольствием процедил он. — Больше он нам не помешает. А если вздумает… — он оборвал фразу, наморщил лоб и стремительно повернулся к Раскеллу: — Тихо теперь! — прошипел он. — Что-то приближается.

Раскелл автоматически поднял винтовку и тоже впился взглядом в поляну. Он ничего не слышал, но Хольм уже не раз доказывал превосходство своих органов чувств. Прошло и две, и три минуты — ни один из них не пошевелился. Наконец Хольм безмолвно указал на противоположный край прогалины.

Только в самый последний момент удалось Раскеллу подавить удивленный возглас, когда он увидел зверя.

Он был высок, выше любой лошади, какую кому-либо когда-либо приходилось видеть, и удивительно пропорционально сложен. Его белая шерсть блестела и переливалась, как шелк, и он так грациозно и бесшумно передвигался на своих стройных ногах, что Раскелл долгие секунды смотрел на него, не двигаясь и не находя в себе никаких иных чувств, кроме восхищения. На лбу зверя красовался длинный, острый, как игла, рог.

— Дождитесь, когда он подойдет к воде, — прошептал Хольм, — и тогда стреляйте. Но выстрел должен быть хорошим: второго он сделать не даст. Он невероятно быстр.

Раскелл молча кивнул, упер приклад в плечо и поймал единорога в оптический прицел. Оптика так приблизила к нему эту изящную лошадиную голову, что до нее, казалось, можно было дотянуться рукой.

Его палец лег на спусковой крючок.

— Сейчас! — прошипел Хольм.

Раскелл не шевелился. Он словно окаменел, парализованный, скованный, захваченный этим невероятным зрелищем, очарование которого он не мог и не хотел себе объяснить. Единорог подошел к воде, поднял еще раз голову, настороженно и недоверчиво осматриваясь, и затем медленно, маленькими глотками начал пить. Бока его слегка подрагивали, он тревожно бил передними копытами по земле.

— Стреляйте же, — нетерпеливо прошептал Хольм, — другой возможности у вас не будет.