Завет лихого пацана

В трубке повисла тишина. Яковлев понимал, что Шадронову нужно некоторое время, чтобы собраться. Тот никогда бы себе не простил, если бы заговорил надорванным от боли и волнения голосом. Даже для ближайшего окружения он оставался воплощением хладнокровия. Шадронов был едва ли не последним представителем старой школы контрразведчиков — могучий реликт, сумевший пробиться в современность через тяжелые пласты времени. Сейчас такая порода людей повывелась.

— Спасибо, я уже знаю. Считай, что я твой должник, — наконец сказал Шадронов глуховатым голосом.

У Яковлева возникло ощущение, что в этот момент он окунулся с головой в студеный родниковый ключ. По коже холодными иголочками пробежало внезапное возбуждение. Виктор Ларионович хотел ответить, но в трубке уже ударили короткие надоедливые гудки.

— Меня ни с кем не соединять, я сейчас занят, — сказал он по коммутатору секретарю.

— Хорошо, Виктор Ларионович, — деловито отозвался тот.

Оставшись в одиночестве, Яковлев разложил на столе папки со старыми документами. В одной из них было письмо некоего Коробова Григория Петровича, майора в отставке, отправленное лет тридцать назад. В письме говорилось о том, что ему удалось выследить Куприянова Степана Ивановича, скрывавшегося под именем Зиновьев Павел Александрович, разжалованного подполковника НКГБ. Далее шло сообщение о том, что в далеком 1945 году Куприянов был одним из тех, кто охранял контейнер с алмазами, и не исключено, что именно он сумел его похитить. Ведь если это не он, тогда какой смысл ему скрываться под чужим именем? Кроме того, контейнер так до сих пор и не найден.

Странно, что этому письму не дали хода и оно пролежало столько лет в папке без всякого движения. Скорее всего, Коробова восприняли как одного из тех надоедливых жалобщиков, которых всегда было предостаточно на Руси. Не исключен и другой вариант, — кто-то припрятал письмо сознательно, чтобы заниматься поисками контейнера самостоятельно. Что ж, хорошо хоть, что письмо сохранилось…

Ближе к концу рабочего дня генерала все-таки потревожили. Заглянул секретарь, как всегда, без стука. Пройдя к столу, он спросил, пренебрегая всеми уставными заповедями:

— К вам можно, Виктор Ларионович?

Яковлев только хмыкнул:

— Да ты уже вошел. Чего ты хотел?

Следовало бы приструнить парня за назойливость, но и обижать его не хотелось, — после членов семьи секретарь стоит на первом месте, а кроме того, тот постоянно угощал шефа домашними пирожками с зеленым луком, которые здорово выручали, когда приходилось задерживаться допоздна.

— К вам пришел генерал-лейтенант Клебанов. Хочет поговорить с вами.

Вот это новость!

Яковлев откинулся на спинку стула, который жалобно пискнул под его шестипудовым телом. В последние полгода они с Клебановым старательно избегали общества друг друга. А круг вопросов, которые следовало решать сообща, сваливали на заместителей, у которых даже сложились весьма деловые отношения. В общем, как-то обходились. И вот сейчас, позабыв про разногласия и поглубже запрятав ущемленное самолюбие, Клебанов, как обыкновенный проситель, просил разрешения Яковлева на внеплановый визит.

Ситуация выглядела нестандартной, не каждый день в собственной приемной в качестве просителя можно увидеть генерала милиции. Причем Клебанов появился даже без предварительного звонка, не пожелав объясниться по телефону. Следовательно, у него имелась весьма серьезная причина для посещения, причина эта явно не терпела телефонных проводов и требовала личного контакта с начальником ФСБ региона.

В какой-то момент Яковлев хотел подыграть Клебанову и потомить его в приемной как рядового просителя. Он был уверен, что человек старой закалки воспримет это ожидание как должное, — на старшего брата не обижаются. Но затем передумал. Почувствовал, как чертенок, запрятавшийся где-то внутри его и частенько подбивавший его к некоему экстремизму, обиженно надул губы и поспешно затерялся в лабиринтах души.

— Хорошо. Пусть заходит.

Секретарь ушел, и через несколько секунд в кабинет вошел Александр Георгиевич Клебанов.

Это был человек лет пятидесяти пяти, очень невыразительной внешности, с плутоватым взглядом, почти лысый, седые волосы торчали только на висках. Росточка он был небольшого, приземистый, склонный к полноте. Щеки пухлые, всегда красные, будто наливные яблоки, подернутые лопнувшими красными сосудиками. Ровным счетом ничего такого, что выдавало бы в нем высокого милицейского начальника. Но его наружность была обманчива, в действительности он был человеком весьма незаурядного ума, на его счету были десятки раскрытых убийств и разработка множества хитроумных комбинаций, ставших уже милицейской классикой.