Завет воды

Когда Филипос открывает глаза, уже утро и они с грохотом несутся мимо запруженных людьми и машинами железнодорожных переездов в пригородах Мадраса, вдоль мощеных дорог и приземистых домов. В любую сторону, сколько хватает глаз, небо и горизонт и не видать ни одной кокосовой пальмы. Палитра Мадраса в одной-единственной гамме: почва коричневая, асфальтовые дороги покрыты коричневой пылью, а побеленные здания имеют коричневый оттенок. Здесь, кажется, вообще нет ни реки, ни каналов. Локомотив громыхает через городской тоннель, свист усиливается, и вот они вползают в похожее на ангар пространство Центрального вокзала, город в городе. Носильщики в красных тюрбанах сидят на корточках у края перрона, их носы, в дюймах от движущихся вагонов, неподвижны. При звуке свистка они запрыгивают, как мартышки, в купе, не обращая внимания на пассажиров, бросаются на багаж и скалят клыки друг на друга.

Белые усы носильщика торчат, как отбойник на носу паровоза, когда он плывет сквозь толпу на перроне с сундуком и матрасом Филипоса на голове. Шум давит на барабанные перепонки Филипоса: скрип тележек на металлических колесах, оси которых изнемогают без масла; резкие свистки; вопли уличных торговцев; детский визг; наглые громадные вороны, каркающие над остатками риса на разбросанных банановых листьях; непрекращающиеся крики носильщиков «Важи, важи!» — Посторонись, посторонись! — и надо всем этим громоподобный глас из репродукторов, объявляющий прибытие на платформу какую-то-там. Голова Филипоса идет кругом от сенсорной атаки.

Платформы сливаются в огромный вестибюль с цементным полом, размером больше, чем три футбольных поля, и высотой в пять этажей, накрытый металлической крышей, которую поддерживают стальные балки. Солдат здесь больше, чем на перроне в Кочине. Бурлящая толпа роится, как муравьи на трупе, струится потоками, завиваясь водоворотами вокруг неподвижных островков — путешественников, примостившихся на своих пожитках. Один такой островок — семейство с обритыми головами, похожие на яйца, укутанные шафрановой тканью, — паломники из Тирупати или Рамешварама[163]. Носильщик обходит еще одну компанию, пестро одетых цыган, одна из которых — женщина в огненно-красном сари — впивается в Филипоса темными подведенными глазами. Она сидит на низеньком деревянном ящике, задрав колени и скрестив ноги, словно восседает на бархатных подушках, эдакая зачуханная махарани. Филипос не может отвести взгляд. Она приподнимает свое красное сари и одновременно показывает Филипосу язык, влажный мясистый орган скользит меж белоснежных зубов, а потом она хохочет над его испуганным лицом. И это только вокзал, деревенщина. Погоди, что еще будет, когда окажешься на улице. Под ее взглядом стремление юноши стать литератором кажется просто смешным. А уж что чувствуют его нос, глаза, уши и все тело, и вовсе не поддается описанию словами. Если бы Филипос мог немедленно развернуться и вскочить в обратный поезд, он так и поступил бы.

— ОЙ! ОЙ! ОЙ! — кричит кто-то, и, обернувшись, Филипос видит краснолицего коренастого белого мужчину в соломенной шляпе, с выражением крайней тревоги на лице.

Мужчина указывает куда-то рукой, продолжая кричать. Пуговицы его льняного костюма выпирают на бочкообразном туловище. Наверное, белые — существа холоднокровные, думает Филипос, иначе как можно носить столько одежды? Мужчина едва успевает оттащить Филипоса в сторону, как мимо проносится тележка, груженная металлическими ящиками, и острый край разрывает его рубаху. Носильщики, толкающие тележку, орут на Филипоса на тамильском, который достаточно похож на малаялам, чтобы юноша понял, что его просят вынуть голову из задницы, дабы звуки могли достичь его ушей. Они, должно быть, уже давно кричали ему, но с этим шумом со всех сторон откуда ему было знать?

Белый человек многозначительным жестом указывает на свои уши, как бы говоря: Пользуйся ими!

Сконфуженный Филипос трусит за своим носильщиком через брешь в трехэтажной горе посылок, обшитых джутовой тканью, с фиолетовыми надписями на боках. Пот огромных машин, шумные выдохи паровозов, пар от скопления людей разрывают его легкие. Снаружи он наконец оглядывается на кирпичную топку здания, из которого вырвался. Никогда в жизни он не видел такого высокого рукотворного сооружения, как часовая башня Центрального вокзала. И уж лучше он отправится домой пешком, чем еще раз войдет туда.

На рикше и электрическом трамвае Филипос добирается до пригорода Тамбарам, в Христианский колледж Мадраса, и встает в очередь из новичков возле кабинета казначея, чтобы внести плату. Свежепоступившие студенты опасаются того, о чем Филипос и не задумывался, — испытаний при вступлении в студенческое братство, иными словами, «издевательств» над новенькими со стороны старшекурсников. Мастер Прогресса предупреждал его. А он совсем позабыл.