Завет воды

МЕНЯ ЗОВУТ МАРИАММА, МНЕ СЕМЬ ЛЕТ.

После очередного большого пробела возвращается отец.

Только медитируя после смерти Нинана, в течение многих лет каждый вечер страдая заново, я смог осознать, какой дар, какое чудо моя драгоценная Мариамма. Я не сразу понял это. Потребовалось время. Мне пришлось взобраться на самую высокую пальму, как некогда моему отцу, чтобы увидеть то, что ускользало от меня на земле, увидеть то, чего я не хотел видеть, о чем никогда не писал в этих заметках, потому что если бы я это сделал, то признал бы то, что всегда знал в глубине души, но отказывался признавать. Мысли можно отбросить. Слова на бумаге так же постоянны, как фигуры, высеченные в камне.

Сегодня, когда моя дочь стала большой девочкой, какой хотела быть, я должен стать достойным ее и быть честным с собой и этими дневниками. Я не мог записать эти слова

ВПЛОТЬ ДО НЫНЕШНЕГО МОМЕНТА

Большие буквы сбивают Мариамму с толку. Отец определенно старательно выводил каждую, сооружая словесный монумент, стремясь запечатлеть важное событие. Либо он медлил, сомневаясь в том, что с такой неохотой готовился записать? Три слова занимают весь остаток страницы.

Она переворачивает следующую:

После смерти Нинана моя Элси ушла. Ушла больше чем на год. Когда же вернулась, моя Элси вернулась уже с ребенком.

Слова «уже с ребенком» подтверждают, что глаза мои открыты. Большая Аммачи, вероятно, видела все с самого начала. Возможно, именно это она имела в виду, когда сказала мне при рождении Мариаммы: «Господь послал нам чудо в виде этого ребенка, который явился полностью готовым и сам по себе». Ребенок не был реинкарнацией Нинана, но бесконечно более драгоценным: моей Мариаммой! Но я был дураком в тисках опиума, неспособным ни принять, ни осознать бесценный дар моего дитя, которая сегодня уже «большая девочка».

Освободившись от опиума, я по-настоящему встал на путь исцеления, когда всем сердцем полюбил мою девочку. Я ее отец — да, именно так — по собственному выбору. Неси она в себе мою кровь, она была бы другим ребенком, не моей Мариаммой, и мне это страшно представить. Отказываюсь представлять. Я ни за что не отказался бы от моей Мариаммы. Любящий Господь не вернул мне сына. Нет, Он одарил меня гораздо щедрее. Он даровал мне Мариамму. А она подарила мне жизнь.

Она вновь и вновь перечитывает слова отца, сначала не поняв, потом отказываясь понимать, даже когда слова обрушиваются на голову, как рухнувшая крыша.

уже с ребенком

Осознав написанное, Мариамма задыхается от ужасного знания. Она, спотыкаясь, выбирается из-за стола, в голове хоровод, тело грозит извергнуть скудный ужин.

Комната, папина комната внезапно становится чужой. Или это она сама — наблюдатель — отныне сама себе чужая? Она помнит, как они пришли сюда с папой, после того как съели ее деньрожденный пирог. Она забралась к папе на колени, взяла свой новенький «паркер», наполнила фирменными чернилами «Парамбильский лиловый». И написала слова, навсегда оставшиеся на той странице. Слова отца ниже — вот что растоптало ее.