Заветы

И всякий раз была хотя бы одна брошюра про Младеницу Николь. «Верните Младеницу Николь!» «Младенице Николь место в Галааде!» Нам в школе показывали документальное кино про Младеницу Николь: ее мать была Служанка и контрабандой вывезла Младеницу Николь из Галаада. Отец Младеницы Николь был крупной шишкой, ужасным каким-то галаадским Командором, так что вышел огромный скандал, и Галаад потребовал вернуть ребенка законным родителям. Канада сначала тянула резину, потом сдалась, пообещала, что постарается изо всех сил, но к тому времени Младеница Николь исчезла, и ее так и не нашли.

А теперь Младеница Николь стала лицом Галаада. На всех брошюрах Жемчужных Дев – одна и та же фотография. Ребенок и ребенок, ничего такого особенного, но в Галааде, рассказывала наша преподша, Младеница Николь считалась прямо-таки святой. И у нас она тоже стала иконой: на каждой антигалаадской акции протеста в Канаде мелькали ее фотография и лозунги «Младеница Николь! Символ свободы!». Или «Младеница Николь! Ведет верной дорогой!» «Младеница вас далеко заведет, ага», – думала я.

Я-то невзлюбила Младеницу Николь с тех пор, как писала про нее сочинение. Мне влепили тройбан: я написала, что обе стороны футболят ее туда-сюда, как мячик, и великие множества вздохнут с великим облегчением, если просто взять и ее вернуть. Преподша сказала, что я черствая, надо научиться уважать права и чувства других людей, а я сказала, что в Галааде тоже люди, их права и чувства уважать, что ли, не надо? Она вышла из себя и сказала, что это какой-то детский сад, и, пожалуй, это она по делу, я ее нарочно изводила. Но я злилась из-за тройбана.

Всякий раз Мелани брала у Жемчужных Дев брошюры и обещала выложить пачку на кассе. Порой даже возвращала им старые: Жемчужные Девы собирали остатки, чтоб раздавать в других странах.

– Ты это зачем? – спросила я у Мелани, когда мне исполнилось четырнадцать и я живее заинтересовалась политикой. – Нил говорит, мы атеисты. Чего ты им потакаешь?

У нас в школе было три курса по Галааду: кошмарная, кошмарная страна, где женщинам нельзя работать и водить машину, где Служанок насильно заставляют беременеть, как коров, только вот коровам в жизни больше повезло. Что за люди такие выступают за Галаад – наверняка же чудовища? Особенно если они женского пола.

– Почему нельзя сказать им, что они гадины?

– С ними бесполезно спорить, – ответила Мелани. – Они фанатички.

– Тогда я им сама скажу.

Мне казалось, я понимаю, что не так с людьми – особенно со взрослыми. Мне казалось, я могу их вразумить. Жемчужные Девы старше меня, все-таки не дети малые – как они могут верить в этот бред собачий?

– Нет, – обрубила Мелани. – Сиди тихо, к ним не выходи. Не разговаривай с ними.

– Почему? Я прекрасно могу…

– Они пудрят мозги таким вот девчонкам, заманивают в Галаад. Они скажут, что Жемчужные Девы помогают женщинам и девушкам. Будут взывать к твоему идеализму.

– Да я не куплюсь, ты что! – возмутилась я. – Бля, ну я же не безмозглая!

Обычно я при Мелани и Ниле не материлась, но иногда могла и ляпнуть.

– За языком следи, – сказала Мелани. – Некрасиво.

– Извини. Но я правда не безмозглая.

– Конечно, нет, – сказала она. – Но их не трогай. Они уйдут, если я возьму брошюры.

– А жемчуг у них настоящий?

– Липа, – сказала Мелани. – Они насквозь липовые.

9

Мелани много для меня делала, но все равно смутно попахивала. Она пахла, как цветочное мыло для гостей в чужом доме, куда я заехала ненадолго. То есть я вот о чем: она не пахла матерью.

В детстве одна из моих любимых книжек в школьной библиотеке была про человека, который угодил в волчью стаю. Человеку этому ни за что нельзя было мыться, потому что тогда с него смылся бы запах волчьей стаи и волки его прогнали бы. А нам с Мелани, наоборот, надо было обмазаться лишним слоем стайного запаха, который пометил бы нас как нас – нас-вместе. Только этого так и не случилось. К обнимашкам мы были не склонны.

Вдобавок Нил и Мелани не походили на других родителей. Слишком бережные со мной, точно я вот-вот разобьюсь. Точно я чья-то любимая кошка, а они со мной дежурят: на своей-то кошке особо не зацикливаешься, кошка и кошка, а вот чужая – другое дело, потому что, если чужая потеряется, совесть будет мучить совсем иначе.

Или вот еще: у ребят в школе были фотографии – целая куча. Родители документировали их жизнь поминутно. У некоторых были даже фотки, где они рождаются, – кое-кто приносил на «Покажи и расскажи». Я считала, что это фу – кровь, громадные жирные ляжки, а между ними вылезает маленькая голова. И у других ребят были младенческие фотографии, сотнями. Чуть ребенок отрыгнет, какой-нибудь взрослый целит объективом и просит повторить – они все как будто проживали жизнь дважды, один раз по правде, второй для фото.

А я нет. Коллекция фотоаппаратов у Нила была крутая, но рабочих камер в доме не водилось. Мелани сказала, что все мои ранние фотографии сгорели в пожаре. Во что поверит только идиот, так что мне удалось.