Заветы предательства

Ариман медленно развернул корабль, кружа вокруг башни в поисках места, где можно было бы приземлиться. Яркие электрические бури бушевали в вышине, словно остаточные образы титанических сражений, а иззубренные пики на горизонте озарялись электрическими огнями, что выплевывали в небо сполохи молний.

За «Громовым ястребом» гнались разумные зефиры — осколки лихорадочного сознания, силы, стекавшиеся к человеку, словно ученики к верховному жрецу. Миллионы их вились над башней Магнуса, подобно кольцам планеты или акулам, почуявшим запах крови в воде.

Ариман заложил вираж, когда в верхней части шпиля возник проем, из которого высунулась стеклянная каменная платформа. Он переключил двигатели на обратную тягу и поднял искривленный нос корабля, мягким давлением мысли сажая машину. Ариман дал двигателям остыть, прежде чем спуститься по штурмовой рампе в башню.

Как обычно, он почувствовал в воздухе статику, ощутил потенциал, что существовал в каждом моменте. Даже дыхание здесь обладало силой, и, когда он направился вперед, его облепили невидимые зефиры.

Ариман, не обращая на них внимания, двинулся вглубь башни через эллиптическую арку с краями, которые извивались, будто танцующее пламя. Помещение внутри было большим, слишком огромным, чтобы существовать в окружности башни, и купалось в мягком сиянии библиариума.

Вьющиеся спиралью стеллажи и полки стонали под весом бессчетных форм знания: пергаменты, свитки, инфокристаллы, обтянутые кожей фолианты, псипесны и гаптические мемы — каждый таил в себе фрагмент бесценных знаний, спасенных с разоренного Просперо.

Для стороннего человека это собрание показалось бы объемным хранилищем данных, с которым не могло сравниться ничто, кроме великих подземелий Терры. Однако для Тысячи Сынов то были остатки, крохотные частицы мудрости, что за последние два столетия они собрали со всех уголков Галактики.

Ариману хотелось рыдать из-за того, что столько познаний было утрачено из-за одних только гнева и зависти.

— Оно того стоило, Русс? — пробормотал он.

Донесшийся сверху голос резонировал от вековой скорби. Это был голос, не знавший ни удивления, ни радости, и он казался еще грустнее оттого, что однажды постиг эту радость.

— Не называй его имя.

— Отец.

— Зачем ты потревожил меня?

Ариман не видел ни следа своего генетического повелителя. Голос исходил отовсюду и одновременно из ниоткуда, бесплотный дух, который мог шептать ему на ухо или кричать из глубин библиариума.

— Я хочу кое-что спросить.

— Для этого ты мог не лететь к Обсидиановой башне.

— Нет, но кое о чем лучше говорить лицом к лицу, как отец с сыном.

Миг молчания. Потом в зале вдруг стала ощутимой аура присутствия, подобно фундаментальному изменению в сокрытой физике мироздания. Библиариум исчез, и Ариман оказался на вершине башни Магнуса, вознесшись, словно бог над своими владениями. Мир скрывался вдали, и Ариман показался себе великаном, стоявшим на сфере, откуда виднелась вотчина воинов-колдунов, что спаслись из резни у пирамиды Фотепа.

Из многотысячного легиона выжила лишь эта горстка.

— Мы бы хотели жить, как раньше, — сказал Ариман. — Но история этого не допустит.

Треск молнии и внезапный прилив энергии, а затем примарх просто оказался рядом. Он посмотрел на Аримана.

— Однако группа решительных воинов, которых направляет нерушимая вера в свою цель, способна изменить ход истории.

Его звали Алый Король. Красный Циклоп. Магнус Одноглазый. Все эти эпитеты и множество других были возложены на него. Одни он получил в восхвалениях, но большинство — от страха.

Магнус, высившийся над Ариманом, выглядел так, как он его запомнил, собираясь на бой с Волчьим Королем в завывающей буре черного дождя. Кроваво-красный нагрудник, пронзенный двумя костяными рогами, на плечи наброшена янтарная кольчужная мантия. Килт из опаленной на солнце кожи, окаймленный золотом и с вырезанным из слоновой кости символом легиона — змеиным знаком.

Багровые волосы примарха были взъерошены, придавая ему сходство с безумцем. Лицо было бронзовым с красным отливом, однако в нем сиял пламенеющий свет, солнце в самом сердце естества, что одновременно наполняло эфемерное тело Магнуса излучением и отражало его. Ярче всего свет пробивался через единственный глаз — сферу чистого золота с крапинками небывалых оттенков. Но в этом оке читались ожесточение от скорби и сожаление от того, что он видел больше, чем хотелось его владельцу.

Это был тот Магнус, каким он хотел выглядеть, — полубог в образе из утраченного прошлого, взятом из воспоминаний и эмоций возлюбленного сына. Магнус стоял на пороге великого превращения, но куда оно могло привести его, было загадкой, на которую даже он не знал ответа.

Ариману вдруг захотелось упасть на колени. После прибытия на Планету Колдунов Магнус потребовал, чтобы ни один из его сынов больше не преклонял перед ним колени, но некоторые привычки отмирали с трудом.