Завидное чувство Веры Стениной

Мясистые купальщицы увели Верину мысль к далёкой античности, потом она очутилась в лесу прекрасных тел Микеланджело («Их тело — роскошный панцирь, который покидает душа»), после рассуждала о Рубенсе, Тициане и Ренуаре — трёх главных мастерах обнажённой натуры, сравниться с которыми так никто и не смог. Руководительница дипломной работы попросила Веру представить полный текст не позднее февраля — так что время у неё ещё было, как было и право расслабиться, спокойно встретив Новый год. Она возлагала на этот год серьёзные надежды, хотя мышь считала, что рассчитывать им не на что, а ждать — нечего.

Праздновали дома у Стениных. Юлька заехала за час до полуночи — и умчалась с Ереванычем чуть ли не на тройке с бубенцами. Старшая Стенина в муках переживала Юлькин счастливый роман — то так, то сяк примеряла Ереваныча к Веруне, жалея, что не дочь ухватила такого красавца, да ещё и богатого! Сарматов маме не нравился — слишком худой, подарки дарит редко, замуж не зовёт. Впрочем, сегодня в доме царил пусть и шаткий, но всё-таки мир: старшая Стенина резала салаты и проверяла, как там гусь в духовке, Лара и Евгения спешно дорисовывали картинки в подарок взрослым (точнее, Евгения делала это за Лару — у неё-то всё было готово заранее, а Лара, как обычно, проленилась), а Вера водила вокруг ёлки одинокий хоровод, мрачно поглядывая на картину, лежавшую под нижними ветками. По заведённой в семье традиции, снимать обёртки с подарков следовало не раньше, чем пробьют куранты и Путин в телевизоре произнесёт последнее слово. Так что Вера терзалась, раздираемая на части жаждой скорее увидеть Юлькину мазню и убедиться в том, как она безнадёжна, — и желанием никогда не видеть эту картину, потому что она вполне может оказаться гениальной. Мышь заходилась шипением, как утюг, на который плюнули сразу несколько гладильщиц. Настроение у Веры было отнюдь не новогодним, слава богу, что Сарматов соскочил в последний момент — и улетел, несмотря на праздник, в Москву, принимать какую-то коллекцию — «пока не перехватили». Сарматов почти что простил Вере страшное преступление с конвертами, но её это совсем не занимало, как не занимал её теперь и сам Павел Тимофеевич. Насколько прекрасным было начало знакомства с ним, настолько же вялой и утомительной оказалась их связь. Честно говоря, Вера много раз собиралась с духом, чтобы прекратить её — останавливали традиционные женские опасения: вдруг-останусь-одна, больше-никого-не-встречу, моложе-я-не-становлюсь, да-ещё-и-с-ребёнком-кому-я-нужна… Эти жалкие мысли были, конечно же, недостойны самостоятельного, крепко стоящего на ногах эксперта по культурным ценностям, но приходились впору той Вере Стениной, которая пока что работала арт-консультантом Сарматова.

Нельзя врать себе, — думала тогда Вера, безуспешно пытаясь разглядеть Юлькину картину сквозь плотную обёрточную бумагу. Врать другим — дело простительное, порою даже благородное. Но обманывать себя — тягчайшее из преступлений, а Вера совершала его столько раз, что могла бы выступать экспертом ещё и в этой области.

Старшая Стенина поставила на стол блюдо с гусем — пора! Евгения зажигала гирлянду, Лара прятала под ёлку свёрнутые вчетверо листы — подарки маме с бабушкой. На экране телевизора появился президент, похожий сразу и на господина Арнольфини с картины Ван Эйка, и на преподобного Уолкера с холста Рёберна[57]. Он прочувствованно поздравил Стениных и примкнувшую к ним Евгению с Новым годом, пожелав оставить в прошлом все неудачи и разочарования. Вера сделала бы это с удовольствием, но, увы, президент не оставил точных указаний, как именно следует поступить, чтобы неудачи и разочарования не просочились в грядущий год — такой пока ещё свежий, чистый, неведомый. Когда-то давно Вера читала французский роман о женщине, которая вдруг решилась выбросить всю свою прежнюю жизнь в помойку — в буквальном смысле слова разложила все свои вещи по пакетам и вынесла вон. Потом она продала дом, бросила мужа и работу и на перекладных уехала прочь из родного города — после чего, разумеется, поняла, что, сколько ни бегай, от себя всё равно не убежишь. Но как же это было соблазнительно — бросить всех и уехать, начать с самого начала, с чистой строки, с первого января…

— С Новым годом! — сказал Путин.

— С Новым годом! — закричали девочки и наперегонки бросились к ёлке. Евгения нашла шоколадку от старшей Стениной и сертификат в книжный магазин от Веры (дома девочку ждали куда более впечатляющие дары от матери и Ереваныча). Бабушка получила рисунок с Дедом Морозом и тапочки, фасон которых в деталях обсуждался с Верой не одну неделю. Лара обнаружила листок с планом, который привел её к коробке с компьютером, а в перспективе — к полной деградации. Веру ждали конверт с деньгами от мамы, бисерная фенечка от Евгении и картинка будто бы от Лары — но на самом деле тоже от Евгении, почему-то изобразившей акулу. Эта акула широко раскрыла пасть, и на зубах её красовались буквы — «С Новым годом!» Отличное получилось поздравление.