Зависимость

Я всё время лежу в постели, встаю только в туалет — и то только с помощью Яббе. Пока она кормит меня, ее крупное лицо выглядит совсем влажным, словно на него вылили воду, и я скольжу пальцем по ее щеке. Я облизываю палец и чувствую соленый вкус. Только подумай, произношу я с завистью, — уметь чувствовать что-то к другому человеку. За временами года я не слежу. Шторы всегда задернуты, потому что от света у меня режет в глазах, — день не отличить от ночи, сплю я или бодрствую, здорова или больна. Вдалеке от меня стоит печатная машинка — так далеко, словно я смотрю в перевернутый бинокль, а с первого этажа, где жизнь бьет ключом, до меня, словно через толстое шерстяное одеяло, доносятся детские голоса. Передо мной мелькают лица и снова исчезают. Звонит телефон, и Карл отвечает. К сожалению, нет, говорит он, моей жене нездоровится. Он обедает у меня в комнате, и я с удивлением и легкой завистью наблюдаю, с каким отменным аппетитом он ест. Попробуй, просит он упорно, очень вкусно. Яббе для тебя готовила. Своей вилкой он заталкивает мне в рот кусочек мяса, но я его срыгиваю. Наблюдаю, как Карл вытирает мокрой тряпкой пятна с простыни. Его лицо рядом с моим. Кожа у него гладкая и чистая, веки глянцевые и влажные, как у ребенка. Ты такой здоровый, восклицаю я. Ты тоже скоро поправишься, отвечает он, если бы ты только могла потерпеть немного, если бы только позволила мне немного снизить дозу. Я стала настоящей наркоманкой? — спрашиваю я. Да, отвечает он с робкой неуверенной улыбкой, теперь ты стала настоящей наркоманкой. Он крадется к окну и выглядывает наружу, чуть сдвинув шторы в сторону. Как будет чудесно, произносит он, когда ты сможешь выходить в сад. Фруктовые деревья в полном цвету, тебе не хочется на них взглянуть? С его помощью я, пошатываясь, добираюсь до окна. Ты больше не стрижешь газон? — говорю я, лишь бы что-то сказать. Наш газон не похож на соседский. Он неухожен и усыпан одуванчиками, их пух разносит ветер. Да, отвечает он, у меня есть дела поважнее. Однажды он садится подле моей кровати и интересуется, как дела. Всё хорошо — в шприце было достаточно. Мне нужно с тобой кое о чем поговорить, начинает он. В нашем институте один старший врач истратил сорок тысяч крон, которые получил для научного исследования наркотиков. Я узнал об этом совершенно случайно. Я думала, что ты туда больше не ходишь, говорю я. Хожу, пока ты спишь, отвечает он и собирает какие-то невидимые пылинки с пола — его новая привычка. Хорошо, отвечаю я, а при чем тут ты? Я подумал, произносит он и снова сгибается, собирая что-то, обратиться к адвокату. Сначала я хотел сразу пойти в полицию, но, может быть, все-таки лучше сначала посоветоваться с адвокатом? Согласна, отвечаю я равнодушно, так точно лучше. Только не задерживайся, тебе нужно быть рядом, когда я позову.

Приходит мама и сидит у моей постели. Она берет мою руку и гладит. Мы с отцом, произносит она, вытирая глаза тыльной стороной ладони, считаем, что это Карл сделал из тебя больную. Мы не знаем, как точно, но у него явно не всё в порядке. По телефону он кажется таким странным, и его никогда не бывает дома, когда мы приходим. Яббе тоже считает, что он стал очень чудным. Несколько дней назад он попросил помыть подошвы детской обуви из-за риска заражения. Она признается, что очень боится его. Он не сделал из меня больную, спокойно отвечаю я, совсем наоборот: пытается помочь выздороветь. Можешь уйти? Я очень устала от разговоров. Сама я тем временем задумываюсь, что Карл и правда странен со своей привычкой выискивать пылинки, ходить крадучись и запираться у себя в комнате, пока я его не позову. Иногда, не испытывая никакого страха, я думаю, что умираю и нужно собраться с силами и позвонить Геерту Йёргенсену. Но если я это сделаю — с уколами будет покончено, определенно. Если я это сделаю — меня точно упекут в больницу, где будут давать только аспирин. Поэтому я постоянно откладываю эту идею и к тому же пребываю в таком состоянии, что ни одна светлая мысль не задерживается в голове надолго. Приходит Лизе и склоняется надо мной так, что наши щеки соприкасаются. Я рывком отворачиваюсь — прикосновение причиняет боль. Я не выношу никаких касаний чужой кожи. Что с тобой такое, Тове, говорит она серьезно, ты что-то скрываешь, что-то страшное? Если кто-нибудь спрашивает о тебе Карла, то в ответ он несет всякую чушь. Заболевание крови, объясняю я по его наставлению, но самое страшное уже позади. Я иду на поправку. Не могла бы ты уйти? Я так устала. Ты больше совсем не пишешь, говорит она, помнишь, как было хорошо, когда ты работала над книгой? Помню, отвечаю я и перевожу взгляд на пылящуюся машинку, очень хорошо помню, и это вернется. Уходи.