Зависть

Пока они молча ждали, что по мостовой загрохочут колёса экипажа, Каролина отчаянно пыталась придумать, что сказать или сделать, чтобы обрести уверенность, что они с Лиландом встретятся снова. Но у неё не было постоянного местожительства за исключением того, которое она только что покинула, и никаких приглашений на светские приёмы, на которых она могла надеяться скоро увидеть его. Молчание так и висело в воздухе, когда рядом наконец остановился экипаж, и Лиланд помог ей забраться внутрь.

– Я уезжаю в пятницу и боюсь, что до отъезда у меня не будет времени увидеть вас. Но вы же сообщите мне, что чувствуете себя лучше?

Каролина машинально утвердительно качнула головой.

– По крайней мере, пошлите мне телеграмму, – сказал он. Он взял её ладонь и крепко сжал в своей руке.

– Непременно, – пообещала она, неохотно отпуская его руку. – До свидания, мистер Бушар.

Тишину рассек звук кнута, и лошадь двинулась вперед в ночь. Каролина закрыла глаза и попыталась представить себе, что всё ещё находится рядом с Лиландом, а не едет закутанная в украденную шубу в экипаже, неспособная даже сказать, куда её следует отвезти.

Глава 36

Мистер Уильям Шунмейкер, чьи политические амбиции хорошо известны, всю неделю провел в Олбани, встречаясь с губернаторами и заручаясь поддержкой союзников по Партии развития семьи. Все говорят, что сегодня будущий кандидат вернется на Манхэттен…

Из газеты «Нью-Йорк Таймс», четверг, 1 марта 1900 года

– Изволите чего-нибудь выпить, сэр?

– Нет.

Генри опустил подбородок и, глядя прямо перед собой, прошёл мимо слуги в гостиную второго этажа, где в основном проводила время его мачеха. Мебель эпохи Людовика Четырнадцатого, натертая этим утром между первым и вторым завтраками, была с преувеличенной небрежностью расставлена на темно-фиолетовом персидском ковре. Несколько мужчин и женщин, соответствующих представлению старшей миссис Шунмейкер о «правильных» людях, надменными голосами обсуждали незначительные темы. Они сидели на краях диванов и на стульях в стиле бержер, время от времени отпивая чай из чашек тонкого фарфора. Послеполуденный свет проникал сквозь кружевные занавески, и было слышно, как снаружи по дороге бодро катятся экипажи.

Генри только что побрился, и теперь кожа его подбородка была гладкой и нежной. Он ощутил укол сожаления за то, что отказался от выпивки, поскольку именно этот слуга много лет следил, чтобы бокал Генри всегда был полон, несмотря на возражения старшего Шунмейкера, и теперь наверняка обиделся на отказ. Но Генри старался поддерживать себя в форме и в чистоте. Он следил за своим видом всю неделю, ожидая возвращения отца из Олбани. В уме он прокрутил все возможные в споре реплики и теперь чувствовал, что готов озвучить свое четкое и обдуманное желание оставить Пенелопу, а затем позволить отцу рвать и метать от негодования. Да и все равно будут другие бокалы и другие напитки – с Дианой, надеялся Генри, в чудесном и непонятном будущем.

Он окинул взглядом комнату, но отца не было видно, и, в конце концов, Генри пристально уставился на голубоглазую брюнетку в платье из изумрудно-зеленого атласа, сидевшую на обитом черным бархатом диване с овальной спинкой. Рядом с ней сидела мачеха Генри с подобранными наверх волосами и раскрасневшимися от комплиментов гостей щеками. Обе женщины бросили взгляд на Генри, а затем Изабелла рассмеялась и отвернулась. Но Пенелопа не сводила глаз с мужа, пробиравшегося мимо изящных столиков и мраморных статуй, которыми была уставлена комната. Он прошёл мимо поглощенных разговором Аделаиды Уитмор и Лидии Вриволд, и художника Лиспенарда Брэдли, который терпеливо ждал, пока освободится место рядом с миссис Шунмейкер. Когда Генри подошёл ближе, Пенелопа повернулась к нему с сияющей лицемерной улыбкой.

– Ты по мне соскучился? – спросила она довольно громко, чтобы слова были услышаны находящимися неподалеку известными сплетниками. Корсет её платья был расшит и оплетен лентами, из-за чего создавалось впечатление, что Пенелопа закована в броню. Несмотря на изобилие ткани, она выглядела худой. Казалось, что под облегающим атласом не шевелится ни один мускул, и Генри не в первый раз задался вопросом, какого цвета кровь течет в её венах: красного или черного. Но ответ больше не имел для него значения.

– Нет, – наконец ответил он.

Длинные черные ресницы Пенелопы лишь едва дернулись. Она сжала пухлые губы и идеально овальное лицо приняло суровое выражение. Если даже она и чувствовала смущение, то отчаянно старалась ничем его не выказать.

– Я ищу отца. Он здесь, Изабелла?

Изабелла, которая обменивалась молчаливыми взглядами с Брэдли, невинно посмотрела на Генри, тем самым выдав, что пристально следила за обменом репликами между пасынком и невесткой.