Читаем Зависть полностью

— Я вытравила ребенка в тридцать втором, от этого чудовища, я даже не узнала его пола, — шепотом провизжала Нина.

— У меня погубили ребенка, это не мой ребенок, я не узнаю в нем моего несчастного мальчика, — шепотом прорыдала Анна.

Все-таки перечень своих несчастий она начала с газетной травли, а не с этого; была это стыдливость страданья или застарелая привычка к публичности, Нина не знала, но понять могла в обоих случаях.

— В конце концов, черт бы всех побрал, это был ваш выбор! — почти крикнула Нина. — Вы хотели быть святой Анной, вы стали святой Анной.

— Я стала блудницей и монахиней, — покачала головой Анна, — я стала последней из последних.

— De cette position, vous pouvez faire une pose! — процитировала Нина из одного циничного француза, которого Анна, впрочем, не читала, поскольку вообще выпала из мирового литературного контекста. — Из этого тоже можно воздвигнуть монумент.

— Ну, — сказала Анна с неожиданной гордостью, — я кое-что из этого сделала.

Она помолчала.

— Наверное, все, что можно, — добавила она тихо.

— Я тоже кое-что сделала из ваших исходных данных.

— Конечно! — сказала Анна с тем внезапным порывом, за который ее так любили все искавшие утешения и оправдания. — Ты прожила прекрасную жизнь. И у тебя много еще впереди.

— Вы думаете?

— Tu vas me survivre, c’est sûr, — сказала она с прекрасным парижским выговором, который почти никогда в жизни ей не пригодился. — В конце концов, мы не сиамские близнецы.

— Вы ничего не знаете, — сказала Нина. — Вы не знаете, что значит быть виноватой.

— Я не знаю? — спросила Анна, подняв правую бровь. В этой приподнятой брови было столько негодования, что ее вполне можно было назвать une grand signe, но некому, некому.

— Вы знаете, что такое быть виноватой перед дураками, перед ничтожествами. Вы не знаете, что такое быть виноватой перед собой, перед Родиной. La patrie n’est pas un son vide! Никогда, ни одной минуты я не жила без этой вины. Я жизнь прожила с чувством предательства.

— Всякий приличный человек, — веско сказала Анна, — всю жизнь живет с чувством предательства. Тот, кто этого чувства не знает, мог бы и не родиться, ничего бы не случилось.

— Это гадкое чувство, никто ни в чем не виноват! Это рабское чувство! Я не поехала, когда могла, и в конце концов я горжусь, что сбросила этот ошейник!

— Я могу это понять, — сказала Анна неожиданно смягченным, виолончельным голосом. Когда-то и у Нины был такой голос, но теперь он был визгливым и хриплым, нормальным голосом спортивной американской старухи. — Но у меня ничего не было, кроме этого ошейника. Я потеряла всех, кого я любила.

— У вас есть хотя бы это утешение, — отрезала Нина. — Всех, кого любили, всегда теряешь, но у вас их по крайней мере отняли. А я потеряла их сама, потому что один был агентом, второй импотентом, а третий вице-президентом…

— Это прекрасно, — вдруг сказала Анна. — Le talent ne peut pas être bu. Это могло быть стихотворением, твоим лучшим стихотворением.

И, глядя друг на друга, эмигрантка и туристка засмеялись тем неуместным девчоночьим смехом, за который их так любили одни и ненавидели другие.

<p>4.</p>

В «Ротонде» было душно, дымно и тесно. Артур быстро напился.

— Ну скажи, — Аня-младшая тоже легко переходила на «ты», и он был в самом деле славный старикан, — скажи, ты богатый?

— Не очень богатый. — У него была странная речь, никакого акцента и даже давно забытые интонации, которые Аня слышала только у очень старых москвичей, но он неуверенно строил фразы и забывал русские слова. — Не совсем богатый. Но я совсем не бедный. Ты могла бы украсить мою старость, но у меня есть старая подруга в Princeton.

— А счастливый?

— Счастливых нет, — сказал он, — таких, как вы это думаете в молодости, счастливых не бывает. Но я не очень несчастный.

— А скажи, Акума… Анна, мы все так ее зовем… она была очень очаровательна в молодости?

— Акума была интересная, — медленно сказал он, особенно тщательно подбирая слова. — Акума была исключительная, и при ней… так это бывает… ваша жизнь казалась вам более значительной, чем обыкновенно. Каждый хочет, чтобы его жизнь была значительной, и при ней вы ощущали, насколько вы на месте… насколько вы не просто так. Это воздействовало. В ней вообще воздействовало многое.

— Это из-за стихов? — ревниво спросила Аня, о которой никто не говорил ничего подобного.

Перейти на страницу:

Похожие книги